– Слушай меня внимательно, Пако, – рычал О'Райли. – Ты понимаешь, что такое «мягко»? Ты помнишь, как трогал грудь своей первой девушки? Задержи дыхание, а теперь мя…

Выстрел! Винчестер подпрыгивает, словно его дернули не за спусковой крючок, а за кое-что почувствительнее.

– Слушай, Пако! – сквозь зубы стонет О'Райли. – Забудь о девушке! Представь, что ты доишь козу! Мягко-мягко, осторожно, плавно нажимаешь на…

Ба-бах! И третья пуля отправилась к горным вершинам.

Проследив ее полет и пересчитав оставшиеся патроны, О'Райли выхватил винчестер из рук Пако. Я ожидал увидеть в его исполнении один из приемов работы прикладом, но вспыльчивый ирландец сумел совладать со своим характером и только сказал:

– Слушай, Пако! Не надо мягко давить на крючок! Не надо задерживать дыхание. И стрелять тоже не надо. Ты просто возьми винчестер за ствол вот так и круши врагов как дубиной. Понял?

– Понял! – Пако обрадованно вскочил с огневого рубежа, отряхивая солому. – Так бы сразу и сказали! Это мне больше подходит!

Конечно, трудно было ожидать чего-то иного. И все же несколько фермеров показали неплохие способности. Рохас стал моим лучшим учеником, но и он никак не мог научиться совмещать на линии взгляда мушку и мишень. Мексиканец видел либо то, либо другое. Я понимал, что ему все равно не придется стрелять белку в глаз или одним выстрелом валить летящего на него бизона. Достаточно и того, что он сможет перезарядить свой винчестер и произвести хотя бы несколько выстрелов в направлении противника.

Но Рохасу было не все равно. Ему хотелось не просто стрелять, а стрелять точно, осмысленно, наверняка. В этом мне виделось проявление его крестьянской основательности. Но я ничем не мог ему помочь: моих объяснений он не понимал, а учить иначе я не умел.

– Не смотри на мишень, – говорил я ему снова и снова. – Смотри на мушку и держи ее в прорези прицела. А мишень пусть кажется тебе каким-то бесформенным пятнышком. Не смотри на мишень.

– Как же я могу не смотреть на мишень? – недоумевал Рохас. – Хорошо, что мы сейчас стреляем по камням. А когда придется стрелять по людям? Они же будут двигаться, будут стрелять. Как же не смотреть на них?

– Рохас, «смотреть» и «целиться» – это разные вещи, согласен? Ты сначала смотришь на какую-то штуку. Потом решаешь, что в эту штуку надо засадить пулю. И тогда начинаешь целиться. Смотреть при этом на нее не надо. Смотришь ты только на мушку в прорези прицела.

– А если эта штука убежит, пока я смотрю на мушку? – спросил Рохас, и я понял, что такое крестьянская простота. Это Убежденность Во Всеобщей Подлости. Дождь идет только во время уборки урожая, а в засуху его не дождешься. Дым от костра тянется только в направлении твоих глаз, где бы ты ни сидел. И ветер всегда бывает только встречным. И даже мишень, неподвижная кучка камней, остается неподвижной только в том случае, если ты не сводишь с нее пристального взгляда. А чуть отвернешься – и нет ее!

Выручил меня Крис. Он стоял неподалеку, наблюдая, как я командую учениками на огневом рубеже. Он подсел к Рохасу и, слегка поправив его хватку, сказал:

– Прижми приклад поплотнее. Еще плотнее. Пусть винчестер врастет в твое плечо. Вот так. Пусть в нем начнет стучать твое сердце.

– Уже стучит, – удивленно сказал Рохас. – Я слышу рукой, как оно отдается вот здесь, у ствола.

– А теперь представь, что твой глаз не там, где был всегда, не на лице, а вот здесь, на кончике ствола.

– Да, на кончике ствола…

– Ну а теперь, – сказал Крис, – посмотри своим единственным глазом на врага, и как только ты увидишь его, стреляй.

Рохас выстрелил, и камень слетел в овраг. Это было первое попадание за урок.

– Рохас, можешь оставить это ружье себе, – сказал я. – Иди на другой конец оврага и стреляй там, пока не кончатся патроны.

– Жалко стрелять, – вздохнул Рохас. – Патроны нам еще пригодятся для боя.

– В бою тебе понадобится не больше дюжины патронов, – сказал я. – Бой будет коротким. Если все будут стрелять хорошо. Все мы, я хотел сказать.

– Неужели мы сможем их победить? – спросил Мигель. – Нас так мало. Вас семеро, и еще мы, шестеро новичков, на которых мало надежды…

– Вы уже победили их, когда решились взяться за оружие, – сказал я. – Отныне вас можно только убить, но победить вас невозможно.

– Да, я понимаю… И все равно это не укладывается в моей крестьянской башке, – сказал Мигель, смущенно улыбаясь. – Как мы сможем убить их всех?

– Так же, как они убили Рафаэля, – неожиданно жестко сказал Рохас, сжимая свой винчестер.

– Может быть, и не придется убивать всех, – сказал Крис. – Устроим им кровавую баню, дадим жесткий отпор, покажем, что мы не люди, а звери. И они отстанут, не захотят связываться с такими отмороженными.

– С какими-какими? Что значит «отмороженные»? – спросил Рохас.

– Как бы тебе объяснить… Ты знаешь, что такое лед? – Крис беспомощно повернулся ко мне. – Винн, как по-испански лед?

– В испанском нет такого слова, – сказал я. – Рохас, послушай. На севере есть места, где зимой бывает очень холодно. Так холодно, что вода превращается в прозрачный камень. И люди, которые там живут, от холода тоже превращаются в камень. Они ничего не боятся, и пули от них отскакивают, как от камня. Вот