ее с собой, но не всегда получалось. Я отдавала ее в детские сады в параллельных временных зонах, но сам понимаешь, сейчас так трудно выбрать подходящее время. Оставляешь ее утром, а к вечеру и не знаешь, на сколько она повзрослела. И тут уж гадай не гадай, все равно точно знать не будешь. Как-то я оставила ее в одном месте на несколько часов, а когда вернулась, она уже была совсем взрослой девицей, почти на выданье. Что могла, я сделала, Артур. Теперь твоя очередь. Мне пора на войну – вести репортаж.
Десять секунд, прошедших с момента отлета Триллиан, показалось Артуру самыми долгими в его жизни. Вы и сами наверняка знаете, что время – штука относительная. Вы можете преодолеть сотни световых лет, и, если при этом вы перемещались со скоростью света, по возвращении выяснится, что вы состарились на несколько секунд, а вот ваш брат (или сестра)-близнец – аж на двадцать, тридцать, сорок или Зарквон знает сколько лет: все зависит от того, как далеко вас носило.
Как правило, такие временные эффекты здорово действуют на психику – особенно если вы раньше и не подозревали о наличии у вас брата (или сестры)-близнеца. За мизерные секунды отсутствия как-то трудно приготовиться ко всем неожиданным изменениям вашего семейного положения, которые обнаруживаются по возвращении со звезд.
Десяти секунд молчания никак не могло хватить Артуру на то, чтобы коренным образом пересмотреть свои взгляды на жизнь и на себя самого в свете внезапного появления совершенно незнакомой ему дочери, о существовании которой он еще утром совершенно не подозревал. За десять секунд можно улететь куда угодно далеко и быстро, но завязать прочные семейные узы за такой отрезок времени никак нельзя, поэтому, глядя на упрямо уставившуюся в пол девочку у двери, Артур не ощущал ничего, кроме беспомощности и отчаяния.
В конце концов он решил, что ему нет смысла скрывать свою беспомощность. Он подошел и приобнял Рэндом за плечи.
– Извини, – сказал он. – Я не люблю тебя. Я тебя даже еще не знаю. Но я попробую – ты только погоди несколько минут, ладно?
Мы живем в странные времена.
Мы живем также и в странных местах: каждый в своей собственной вселенной. Люди, которыми мы населяем свои вселенные, – всего лишь тени других вселенных, подобных нашим и входящих в мимолетное соприкосновение с нашими вселенными. Умение воспринимать эту безумную сложность бытия, не лишаясь при этом рассудка и выдавая реплики типа: «Привет, Эд! Ну и загар у тебя! Как там Кэрол поживает?» – требует определенных навыков.
Поэтому дайте своему ребенку передохнуть, идет?
Цитата из «Практических советов родителям в страдающей фрактальным психозом Вселенной».
– Что это?
Артур почти был готов капитулировать. В принципе, он не собирался капитулировать. Нет, ни в коем случае. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Но если бы он был из тех, кто способен капитулировать, то – учитывая сложившиеся обстоятельства – давно бы это проделал. И с радостью.
Рэндом оказалась капризным и невоспитанным ребенком. То она хотела поиграть в палеозойской эре, то возмущалась тем, что гравитация не исчезает хотя бы ненадолго и вообще не меняется, то кричала на солнце, чтобы оно перестало ходить за ней по пятам, а на сей раз дитя утащило отцовский нож для мяса, чтобы выковыривать им из земли камни и швыряться ими в птичек-пикка за то, что они так на нее пялятся.
Артур даже не знал, была ли в истории Лемюэллы палеозойская эра. Если верить Старику Трашбаргу, планету обнаружили такой, какова она ныне, в животе гигантской уховертки в полпятого пополудни в один прекрасный врунедельник, и хотя у Артура (умудренного опытом странника по Галактике, отлично успевавшего в школе по географии и физике) имелись на этот счет весьма серьезные сомнения, он не собирался тратить время на бесплодные споры со Стариком Трашбаргом.
Он горестно вздохнул, пытаясь выпрямить безнадежно погнутое лезвие. Уж лучше бы она убила этим ножом его, или себя, или обоих. Да, непросто быть отцом. Конечно, он знал, что это никогда не считалось простым делом, но он же не сам напросился, правда ведь?
Он старался как мог. Все время, что оставалось у него от изготовления сандвичей, он проводил с Рэндом: занимал разговорами, водил гулять, любовался с ней закатом, сидя на вершине холма, расспрашивал о ее жизни и пытался рассказать о своей. Нелегкое это было дело. Та ниточка, что их связывала (если не считать почти одинакового набора хромосом в клетках их тел), не отличалась ни толщиной, ни прочностью. Вообще-то этой ниточкой была Триллиан, да только вот беда: на Триллиан они тоже смотрели с диаметрально противоположных точек зрения.
– Что это?
Он вдруг понял, что это она обращается к нему, а он не слушает. Вернее, он не узнал ее голос.
Если обычно она обращалась к нему обиженным или сердитым тоном, то на этот раз она просто спрашивала его о чем-то.
Удивившись, он оглянулся.
Она сидела на табуретке в углу, по обыкновению сгорбившись – коленки вместе, ноги расставлены, темные волосы закрывают лицо, – и смотрела на что-то лежащее у нее в руках.
Артур не без опаски подошел к ней.
Настроение Рэндом имело привычку непредсказуемо меняться, однако до сих пор любая смена ее настроений означала переход от одного вида расстройства чувств к другому. Горькие упреки без предупреждения сменялись у нее приступами острой жалости к самой себе, на смену которым приходили в свою очередь довольно долгие периоды беспросветного отчаяния, прерываемые лишь неожиданными вспышками ярости по отношению к неодушевленным объектам или хныканьем, почему она не может сходить в электроклуб.
На Лемюэлле не имелось электроклубов; более того, на ней вообще не было ни клубов, ни электричества. Здесь были кузня, пекарня, несколько телег и колодец – вот все, чего на данный момент добилась лемюэлльская наука и техника. Вот почему вся ярость Рэндом направлялась на непроходимую отсталость планеты.
Она могла смотреть субэфирное телевидение по зашитому ей в ладонь Флекс-О-приемнику, но это мало радовало ее: ведь с экрана взахлеб толковали о восхитительно интересных вещах, происходящих где угодно, только не там, где она находилась. Правда, по субэфирному телевидению она видела свою мать, бросившую ее здесь для того, чтобы улететь вести репортажи с какой-то войны, которая то ли не началась, то ли пошла наперекосяк из-за халтурной работы разведпатрулей времени. И еще Рэндом могла до посинения смотреть приключенческие сериалы, в которых дорогие звездолеты то и дело сталкивались друг с другом.
Эти волшебные образы, порхающие над ее ладонью, буквально завораживали деревенских. До сих пор тем пришлось видеть только одну аварию звездолета, и это было так жутко, что они и представить себе не могли, что для кого-то подобные картины служат развлечением.
Старик Трашбарг, например, был так потрясен, что поначалу признал Рэндом посланницей Всевышнего Боба, хотя вскоре передумал и решил, что она ниспослана ему как искушение – не то его веры, не то его терпения. Также его начал сильно беспокоить тот факт, что теперь в свои рассказы ему приходилось вставлять невообразимое количество космических катастроф – дабы удержать власть над деревенскими, которые в противном случае не отходили бы от Рэндом и ее волшебной ладони.
Однако сейчас ее ладонь была отключена. Артур тихонько склонился посмотреть, что там у нее такое.
Это были его часы. Он снял их с руки, когда собирался принять душ под водопадом, вот Рэндом и наткнулась на них и теперь пыталась понять их предназначение.
– Это просто часы, – сказал он. – Они показывают время.
– Сама знаю, – проворчала она. – Но ты все колдуешь с ними, а они что-то ни фига не показывают. Ладно бы время, а то вообще ничего.
Она включила свой ладонный экранчик, и тот мгновенно выдал ей местное время. С момента ее
