- Кого ты этим думаешь удивить? - язвительно продолжала мать. - Как тебе не стыдно, - до чего довел! - вдруг жалко и слезливо проговорила она, вынула руку из кармана и заплакала.
- Это не я довел... - возразил Ланде. Мать плакала. Ланде молчал, горько сжав руки. В комнате было темно и грустно.
- Сам мне потом спасибо скажешь! - уже тихо проговорила мать.
- Не знаю. Слушай, мама, раз ты мне не даешь денег, я не буду требовать. Пусть они будут тебе... Острая, горькая обида кольнула мать в сердце.
- Что-о ты говоришь! - со слезами негодования крикнула она, укоризненно всплеснув руками. - Да разве я для себя!.. Зачем они мне?.. Мне умирать пора... Что ты говоришь, опомнись!
Ланде помолчал.
- Я знаю... - сказал он. - Но я не то хочу сказать. Я ведь, мама, люблю вас, страшно люблю. Но вы думаете, что, сберегая для меня эти деньги, спасаете меня от гибели; а я думаю, что этим вы меня губите. Неужели вы думаете, что я возьму эти деньги для себя только?.. Все равно, этим или другим, а я отдал бы деньги тем, кому чувствовал бы, что их должен отдать... А потому...
- Да что ты, наконец, с ума сошел, что ли? - крикнула мать, и голос ее прозвучал негодующе и недоуменно. - Да чем же ты жить будешь?
- Как-нибудь проживу, - об этом не надо думать, - убежденно ответил Ланде.
- На моей шее вечно будешь сидеть? - ядовито и грубо спросила она.
- Нет, - со спокойной печалью возразил Ланде, - я уйду от вас. Нам трудно жить вместе, не надо: вы не дадите жить мне так, как я хочу; а я буду мучить вас... Лучше я буду жить один.
Мать широко раскрыла глаза, и кровь медленно отлила с ее лица.
- Ваня... что ты говоришь? - с ужасом пробормотала она, и лицо и голос ее стали растерянными и жалкими.
Ланде тихо вздохнул, подошел к ней, стал на колени и нежно стал целовать ее мокрую от слез руку.
Она смотрела на его голову с мягкими слабыми волосами и чувствовала, что нечто громадное, неодолимое надвигается на нее.
- Не плачь, мама!.. Так лучше будет... - тихо говорил Ланде убежденным, ровным голосом.
VI
Марья Николаевна сидела на открытом окне и пристально, задумавшись, смотрела на длинную улицу, освещенную по одной стороне зеленовато-голубым светом луны и глубоко-темную по другой. Далеко-далеко ярко и холодно мерцали звезды, темные деревья, как окаменелые, стояли в лунном свете. Было пусто и холодно.
Издалека послышались одинокие шаги, отчетливо и тихо постукивавшие по доскам тротуара. Кто-то невидимый шел в ночи, ближе и ближе, и было странно и таинственно слышать эти шаги, точно звуки сами приближались к звонкой холодной тиши, неся какую-то свою одинокую тайну.
Марья Николаевна далеко высунулась в окно и, когда в темноте стала рождаться черная тень, пригляделась и, узнав, позвала:
- Иван Ферапонтович, это вы?
Ланде встрепенулся и остановился, потом радостно улыбнулся и подошел.
- Куда вы идете? - приглядываясь к нему, спросила девушка.
- Домой... к Семенову... Я ведь теперь у него живу... пока... - устало и слабо ответил Ланде.
Он стоял у самого окна, и девушка близко видела его осунувшееся, с неестественно большими глазами лицо. Чувство любопытной жалости, то чувство, которое Ланде постоянно пробуждал в ней, поднялось у нее в груди, такое же чистое, свежее и сильное, как и сама молодая грудь.
- Иван Ферапонтович... - мягко, боясь его, спросила она. - Неужели это правда, что вы совсем разошлись с матерью?!.
И сейчас же она испугалась и заторопилась, точно ей стало больно от вырвавшегося вопроса.
- Я потому вас спрашиваю, что мне так жаль и вас, и вашу мать... и ведь вас можно спрашивать обо всем... правда?
- Меня можно спрашивать... - машинально ответил Ланде, видимо, не замечая ее испуга, и сказал грустно и вдумчиво: - Я не разошелся с нею, - я никогда и ни с кем не расходился... Маму я люблю и теперь, может быть, даже больше, потому что она несчастна... Я только ушел жить один... Тут приходилось выбирать что-нибудь одно: или жить не так, как я верю, или уйти... Я думаю, и вы сделали бы тоже... так...
Марья Николаевна посмотрела на него задумчивыми и теплыми глазами.
- Нет, я так не могу... Куда же мне! - слабо улыбнулась она.
- Знаете, - не слушая, продолжал Ланде, и в голосе его зазвучала нота торжественной печали, - легче пожертвовать жизнью, чем... А впрочем, не умею я этого высказать! - вдруг засмеялся он коротко и печально и замолчал.
- А-а!.. - вдруг тонко и протяжно закричал кто-то далеко за садами; а потом стало еще тише.
Ланде прислушался и вздохнул.
- Где же вы были? - спросила, помолчав, Марья Николаевна.
- В монастыре, - ответил Ланде.
- Богу молились? - шутливо спросила девушка.
- Нет, я так... там так тихо... - серьезно ответил Ланде, как будто не осуждая и не принимая участия в ее шутке.
- А вы в Бога верите? - с молодым и девичьим легкомысленным любопытством спросила она. Ланде посмотрел на нее.
- В Него нельзя не верить! - тихо и убежденно, как бы удивляясь, возразил он.
- Почему нельзя? А вот я не верю! - немного склонив голову и прислушиваясь к красивым звукам своего голоса, сказала Марья Николаевна.
- Не говорите так! - печально и горячо возразил Ланде. - Это неправда. Все верят, и вы верите...
Он вдруг протянул руку и взял ее за тонкие нежные пальцы.
- Вы только посмотрите, и вы увидите, что нельзя не верить... Посмотрите в небо, посмотрите! - с какою-то горячей мольбой потребовал он.
Марья Николаевна невольно подняла голову, и большие глаза ее снизу казались Ланде молящими и прекрасными.
Не было конца небесной шири и не было дна сияющей глубине. Чем больше она вглядывалась, тем дальше и выше бесконечно уходили звезды и уничтожались бессильно в необозримом просторе. Казалось, таинственно-торжественное молчание вечным холодом остановило и сковало какой-то неведомый, безграничный размах. Нечеловеческая сила подняла в пространстве ужасный непроницаемый прозрачный свод и застыла в страшном напряжении.
- Там страшно! - внезапно вздрогнувшим голосом проговорила Марья Николаевна. - И вдруг все это рухнет... Господи, можно ли вообразить, подумать, что бы было!..
Ланде ласково и тихо засмеялся и стал гладить ее по руке.
- Нет, не рухнет! - сказал он. - Посмотрите, какая ужасная, бесконечная громада, а мы такие маленькие, такие маленькие, что даже не можем видеть того бешеного вихря, в котором все несется!.. Вы поймите это: как мал должен быть человек! В каждый миг, в каждую миллионную часть мига страшное движение уносит громаду мира в непонятную даль; а мы видим мертвенную неподвижность... Какой должен быть ураган бесконечных звуков; а нам чудится торжественная тишина!.. И все-таки мы, крошечные, идем так свободно, как будто все эти громады уступают нам дорогу! Как будто нас проводит рука, способная провести сквозь самое стремление! Самая малая частица его могла бы стереть нас, но человеческая история идет и развивается так свободно, как будто она - центр всего. Для того чтобы такое маленькое, слабое так шло по своему пути, так уверенное, что дойдет до конца, - надо, чтобы оно было нужно в мире и чтобы воля мировая охраняла его до той поры...
Ланде помолчал, посмотрел блестящими глазами вверх и сказал:
- Не кажется ли вам, что все застыло и ждет, пока здесь, на земле, не совершится то, чему должно быть... А когда совершится, то вдруг все двинется дальше, здесь разрушится, там создастся, засветит какой-то новый свет, появятся новые формы, новое движение.
