- А вы как думали?.. Так это, значит, одной мечтой жить, в страдании счастье искать?.. А сам-то, сам... так и умирай, как жил? Как будто и не стучался? Го-го! И пить - умереть, и не пить - умереть! Нашли дурака, как же! Энто кой-кому лучше не надо!

Голос у него стал какой-то гокающий, нахальный и пустой. И если у Ланде была надежда, что Ткачев поймет его, то в эту минуту, под звуки этого голоса сразу, невидимая, неодолимая, стала между ними непроницаемая стена, и холод ее проник до самых сердец обоих. И то, что произошло дальше, было уже дико, нелепо и безобразно.

- Ткачев, - робко и растерянно заговорил Ланде, - опомнитесь... Разве вы не понимаете?.. Уйдите отсюда, - на вас это ужасная обстановка повлияла!

- Куда идти-то? - издевался Ткачев.

- Куда-нибудь... ко мне... Я вам денег принес... Вы возьмите и уедете отсюда, забудете; а когда пройдет время, вы опомн...

- Де-нег? - сощурившись, переспросил Ткачев и вдруг страшно грубо, резко и отчаянно крикнул:

- Не надо мне твоих денег! Деньгами заткнуть хочешь! Убир-райся!

- Ткачев, Ткачев... за что? Как вам стыдно будет потом! Милый Ткачев, ведь я... - с горькой мукой говорил Ланде и судорожно хватал его за руки.

Но Ткачев с силой вырвался, как-то с размаху повернулся, быстро вышел из камеры, но сейчас же и вернулся. Он остановился на пороге, несколько секунд неподвижно и пристально смотрел на Ланде, потом тихо проговорил, точно про себя:

- Блаженный... - И еще тише, но язвительно и зло, как будто источая тонкий яд, прибавил: - Святая душа на костылях... дурак!..

Потом по-солдатски резко повернулся и пошел вдоль коридора.

- Ткачев! - позвал Ланде. - Ткачев!

Но Ткачев не отозвался и ушел.

V

Поздно вечером Шишмарев пришел к Ланде. Маленький студент с резким голосом и торопливыми движениями, весь находился под впечатлением решения Ланде отдать деньги. Но он чувствовал себя как-то странно: то, что хотел сделать Ланде, восхищало его и наполняло душу умилением, захватывающим чувством необыкновенного подъема; но в то же время ему было странно и неловко, точно сам он делал что-то дурное, чего не следовало бы делать.

- Да я-то, собственно, при чем? - успокаивал он себя; но все было также неловко.

Он торопливо вошел в комнату, пожал Ланде руку и сказал, почему-то избегая смотреть ему прямо в глаза.

- Ну, вот и я...

Ланде сейчас же полез в стол и достал деньги - четыре пачки длинных, красивых бумажек, сухо шелестевших в его тонких пальцах.

- Я хотел тебе сказать... - вдруг, точно его толкнуло, заговорил Шишмарев резким, но смущенным голосом. - Может, не все?..

Ланде, как будто думая о чем-то другом, просто сказал:

- Все равно, отдавать, так все... Он помолчал, подумал и прибавил:

- Леня, я с тобой не пойду, ты сам раздай; я скажу тебе, почему: мама страшно сердится на меня за эти деньги... надо успокоить, поговорить...

Шишмарев нерешительно взял деньги.

- Вот, видишь, и твоя мать сердится... - неуверенно возразил он.

Ланде бледно, но твердо улыбнулся.

- В таких случаях не надо думать о матери! - серьезно ответил он.

Шишмарев все не двигался, и все более и более становилось ему неловко.

- Я, право, не знаю... - говорил он. - Как же я сам...

Ланде опять улыбнулся, но уже светло и ласково.

- Как-нибудь... - махнул он рукой. - Сердце подскажет. Да и не Бог весть какое уж это трудное дело.

- Ну, как знаешь! - все так же нерешительно согласился Шишмарев и взял фуражку. Почему-то ему вдруг до слез стало жалко Ланде. В комнате было как-то неуютно, пусто и веяло чем-то монашеским, одиноким. У Ланде был больной и унылый вид. И против воли Шишмареву было странно и непонятно, что у человека, делавшего такое хорошее, большое дело, не было на лице радости и гордости.

'Странный он какой-то!' - подумал Шишмарев, и эта мысль, как-то незаметно для его сознания, ослабила в нем чувство к Ланде и его поступку.

- До свидания, - сказал Ланде.

- Ваня! - крикнул за дверью дрожащий и странный голос матери Ланде.

Губы Ланде страдальчески вздрогнули.

- Иди лучше! - тихо, но твердо сказал он Шишмареву.

Шишмарев мялся. Деньги почти физически жгли ему руки, точно уворованные.

- Просто это надо оставить! - сказал он с легким оттенком смутной, неприятной досады. Ланде покачал головой.

- Нет, - сказал он, - это надо сделать. Там страшная нужда, горе... а маме только кажется, что она страдает... Все равно эти деньги я должен был истратить на себя.

Мать Ланде вошла. Всегда мягкое, освещенное печалью и добродушием старое лицо ее было возбуждено, зло и жестоко. Дышала она тяжело и часто, так что это дыхание было слышно по всей комнате.

Ланде быстро пошел ей навстречу, взял за обе руки и притянул их к груди.

- Мама... - твердо сказал он, заглядывая ей в глаза. - Не надо!

Шишмарев неловко поклонился. Мать выдернула руки.

- Что не надо? - резко и громко, озлобленным, срывающимся голосом, по которому было видно, как много она кричала и плакала, заговорила она. - Ты права не имеешь! Отец работал всю жизнь не для каких-то нищих! Дурак!

Шишмарев стоял красный и растерянный, машинально держа деньги перед собою.

- Иди, Леня!.. - печально, но спокойно сказал ему Ланде.

Мать дико вскочила и загородила дорогу, хотя Шишмарев и не трогался с места. Седые волосы спутались у нее на лбу, и было что-то хищное, нечеловеческое в округлившихся, ополоумевших глазах.

- Это вы его сбиваете! - со страшной злобой закричала она. - Как вы смеете? Я жаловаться буду! Это грабеж... Обрадовались!

- Я... - растерянно и оскорбленно начал Шишмарев.

- Отдайте! - взвизгнула старуха и быстро выхватила из рук Шишмарева деньги, по-птичьи согнув пальцы, сразу ставшие костлявыми и крючковатыми, как когти.

Вдруг страшная злоба и обида вспыхнули на лице маленького студента.

- Да возьмите, пожалуйста! - вздернув плечами и сжав кулаки, резко вскрикнул он так громко, что слышно было на улице.

И сразу все стихло. Старуха смотрела на него круглыми, странными и страшными глазами. Шишмарев повернулся к Ланде, пошевелил губами, задохнулся, и судорога задергала его левый глаз и щеку. Его душила обида и гнев, и были они против Ланде.

- Т... так нельзя... - проговорил он. - Прощай, я пойду... ххм...

- Иди, Леня... - также печально и также спокойно ответил Ланде. - Не сердись на меня!

Шишмарев двинулся, растерянно скривился, точно хотел еще что-то сказать, но не сказал и ушел.

Тихо стало в комнате. Мать Ланде крепко держала руку глубоко в кармане вместе с деньгами, зажатыми в ней, а Ланде смотрел на нее печально и ровно открытыми глазами. Их было двое в маленькой комнатке, но каждый чувствовал себя как будто был один.

- Ты, пожалуйста, выкинь из головы эту дурь! - все еще сдавленным голосом, наконец, проговорила мать.

- Это не дурь... - покачал головой Ланде.