- Не суетись, страж! По тайному делу к Моурави! Немедля извести!

На крик удода, вынырнули из мрака несколько дружинников. Пошептавшись с прибывшими, дружинники осторожно повели их к воротам замка. На клекот орла из узенькой калитки вышел Арчил-'верный глаз' и тоже шепотом спросил:

- Кто? Откуда?

В ответ всадники спешились, передали мушкеты и шашки дружинникам и попросили тотчас провести их к Моурави, ибо до рассвета они должны покинуть Носте.

Арчил, туго завязав глаза прибывшим, приказал дружинникам спрятать коней и оружие и со всеми предосторожностями ввел гостей в маленькую кунацкую, предназначенную для встреч с тайными гонцами.

Не прошло и десяти минут, как 'барсы' уже окружили незнакомцев и сняли с их глаз повязки. Но на все вопросы прибывшие отвечали молчанием и оглядывали, не скрывая удивления, пустые стены, от которых веяло холодом, скамьи, не покрытые даже грубыми паласами, простые кувшины и медные светильники в нишах.

Почти бесшумно открылась потайная дверь. Один из незнакомцев быстро оглянулся и, увидя Саакадзе, приложил руку ко лбу и груди и по-грузински проговорил:

- Победа Великому Моурави! Победа дому твоему!

- Откуда прибыли? - не отвечая на приветствие, спросил подозрительно Саакадзе.

Вмиг трое скинули бурки и башлыки. Саакадзе невольно отступил на шаг: перед ним стояли турецкий бек и два уже где-то виденных им азнаура в турецких одеяниях. Саакадзе пристально оглядел ахалцихских грузин. Богатые и независимые, они не примкнули к союзу азнауров, что ж теперь им надо? Бек заговорил, приложив ладонь ко лбу и сердцу:

- Да будет над тобой, Моурав-бек, сияние Золотого рога! Разговор наш только для твоих ушей... Так повелел Сафар-паша ахалцихского пашалыка.

- Да будет над вами мир и свет грузинского неба! Говорите - здесь одни уши, одна голова, одно чувство. Бек снова приложил руку ко лбу и сердцу:

- Хосро-мирза кичится своей победой над тобою. Пусть аллах посылает ему каждое новолуние такую победу: тогда нам незачем будет тратить порох и янычар, женщины сами чувяками изгонят ханов из городов, разбойнически захваченных у Турции, и тебе, Моурав-бек, не придется лишний раз оттачивать меч... Но до следующего новолуния, в одну из черных ночей, прихвостень шаха Аббаса, кахетинец, совместно с 'добросердечными' князьями может подкрасться к твоему владению. Да не будет скуп аллах на милосердие к Моурав-беку! Сафар-паша настойчиво приглашает тебя, твою семью и всех, кого ты пожелаешь, переселиться до солнечного дня в Ахалцихе.

Потом почти шепотом в чем-то убеждали Георгия Саакадзе ахалцихские азнауры.

Пристально смотрел Саакадзе на непроницаемое лицо бека. 'Нет, не посмел бы Сафар оказывать мне гостеприимство, нежелательное шаху Аббасу. Значит, султан, напуганный удачными войнами Ирана, вырывающего когтистой лапой из-под усов у Турции то увесистые куски чужих земель, то выгодные союзы с властелинами, как, например, союз с окрепшей Русией, повелел атабагу Сафару перетянуть меня на свою сторону, дабы я мечом отогнал персов, захвативших Хертвисскую крепость, от порога Турции'.

Длительное молчание Саакадзе встревожило бека. Переглянувшись с ахалцихскими азнаурами, он вкрадчиво сказал:

- Да ниспошлет аллах мир твоим мыслям!.. Сафар-паша еще повелел передать, - бек многозначительно оглядел кунацкую: - дом твой в Ахалцихе 'убежище великолепия' - будет наполнен коврами и всем, что пожелает знатный полководец.

- Знай, благородный бек, полководцу не ковры нужны.

- Аллах одарил Сафар-пашу догадливостью, и он повелел передать Моурав-беку: оружие и кони будут ждать его в Ахалцихе, и... 'ларец щедрот' открыт Непобедимому для побед над врагами и услады с друзьями.

- Время усладам еще не настало, и для души, пылающей огнем мщения, не нужны щедроты... - Саакадзе приоткрыл дверь. - Эй, Эрасти! Принеси седьмой сундук!

Вскоре, сгибаясь под тяжестью, Эрасти, Арчил и четверо верных слуг втащили огромный сундук и поставили на тахту.

Саакадзе откинул крышку. Ахалцихцы удивленно отпрянули. Азнауры Самцхе, не успевшие еще отуречиться, воскликнули:

- Пресвятая богородица!

- Господи правый!

- Светильники! - приказал Саакадзе.

В ярких отблесках свечей заиграли золото и камни.

- ...Седьмой 'сундук щедрот', из числа двенадцати трофейных, открываю!

- Да просветит меня пророк! - изумился бек. - Что же тебе нужно, храбрейший из храбрых?!

- Тропы и дороги!

- Да ниспошлет аллах победу на дорогах и тропах твоей судьбы! воскликнул ахалцихский азнаур.

Бек почтительно приложил руку ко лбу и сердцу.

- Ворота Турции широко открыты для Великого Моурави!..

Бесшумно опустился тяжелый засов. В темный квадрат вступили кони. Надвинув башлыки и закутавшись в бурки, молча выехали ахалцихцы, рядом с ними Дато и Гиви... Эта темная ночь навсегда сохранила тайну прибытия гонцов из Самцхе-Саатабаго.

О многом решили договориться с Сафар-пашою, главное - о беспрепятственном приезде и выезде азнауров и князей, соратников Саакадзе, и всех других, желающих посетить дом Моурави...

Хотя ни Саакадзе и никто из 'Дружины барсов' уже давно не верили посулам и заверениям властелинов, но все же не лишне заставить Сафар-пашу поклясться выполнить все обещания, а также выдать Георгию Саакадзе ферман на полную свободу действий в ведении воинских дел, поклясться хоть... 'Хоть пяткой одалиски', - подсказал Гиви.

Далеко позади осталось Носте, а всадники, погруженные в думу, все еще не нарушали молчания.

Ахалцихские азнауры, получив одинаковые подарки - позолоченные пояса с опаловыми застежками, восторгались щедростью Георгия Саакадзе.

Ощупывая на указательном пальце преподнесенный ему загадочным Моурави перстень с конусообразным крупным алмазом, опоясанным яхонтами, бек недоумевал: почему такой богатый и знатный вместо радостных услад берет у жизни только огонь и кровь?..

'Вот везу Сафар-паше драгоценную индусскую саблю, - думал Дато. - Хотел бы предугадать, какой подарок уготовит Великому Моурави паша, так широко распахивающий пред ним ворота Турции?'

Гиви ликовал: 'Молодец, Георгий! Сколько бек и чужие азнауры ни уговаривали, не поехал с ними. Пусть паша знает: пока я и беспутный Дато не проверим, каким шашлыком угощают в Ахалцихе, незачем Непобедимому утруждать себя'.

Георгий остановился возле узкого окошка. Ничто не нарушает тишины. Мрак мягко сползает с высот, освобождая роговеющие камни, деревья, дремотную реку, окаймленную кустами, дорогу, изгибы которой теряются в иссиня-черной долине. Не видно силуэтов всадников, не разносится цокот копыт. Лишь легкий ветер шуршит в зарослях, словно переворачивая еще один лист невидимой, но полной грозных событий летописи.

Подойдя к нише, Георгий выдвинул светильник, распластал на скамье свиток и сдвинул брови. Теребя в раздумье усы, он склонился над начертанными контурами близкой и вместе с тем далекой страны.

Самцхе-Саатабаго! Вот восточную границу твою замыкают проход Хеоба и вечно серый каменный Карс; южную - древние Месхетские горы, северную - гора Гадо, или Лихи, и хребет, отделяющий Аджару от Гурии; западную - Эрзурумские горы между Езингой и Картлискели - грузинским ущельем, величаемым турками Гаджи-багаз. С востока на запад, в длину, тянешься ты всего на тридцать агаджа; в ширину, с юга на север, - не больше двадцати восьми. Но для грузин ты бесконечна! Самцхе-Саатабаго...

Месхети! Болью отзываешься ты теперь в сердце грузина.

Во времена, когда не было здесь ни человека, ни зверя и владычествовал лишь морской залив, подземный огонь вздыбил твои земли. Одетое, как в панцирь, в вулканические громады и отторгая от них