купцам, если сам голландский посол старательно плясал перед императором вприсядоч-ку, без парика, в расстегнутом-расхристанном виде, пел песни, показательно баюкал японских младенчиков, которых специально для этого приносили.
Голландцы все это стоически терпели
Для начала японцы законопатили в тюрьму тех японцев, которых Резанов привез с собой (их, как сто лет назад Денбея, бурями занесло к русским берегам). Ради скрупулезного исполнения законов, запрещавших японским подданным уплывать за пределы территориальных вод страны. Шторма оправданием служить не могли…
Самого Резанова
За время вынужденного заточения Резанов взялся учить японский язык и даже составил краткий японско-русский словарь из 5 тысяч слов, впоследствии опубликованный в Петербурге.
А японцы увлеченно
Самое интересное, что превеликое множество японцев (промышленники, чиновники, купцы, служилые самураи) как раз и стремились начать торговлю с Россией, завязать отношения с Европой, открыть дорогу в Японию западным знаниям и технологиям! Едва разнеслась весть о прибытии посольства, в Нагасаки съехались купцы из нескольких городов, но их отправили по домам. Правительство, твердо намеревавшееся держать страну в «наглухо запечатанном виде», позаботилось и об идеологическом обеспечении: группа ученых мужей из столицы в два счета состряпала обширный трактат, где пугала: ежели начнется торговля с Россией, то в Японии непременно распространится православие и вытеснит веру предков, а там русские помаленьку и всю Японию захватят. Знай эти книжные черви слово «жидомасоны», то, несомненно, объявили бы Резанова натуральнейшим жидомасоном, намеренным развратить и уничтожить национальную самобытность Святой Руси… тьфу ты, Святой Японии.
В таких условиях добиться чего-либо было невозможно. Выполнить поставленную задачу смог бы, пожалуй, разве что Терминатор - тот, что из первого фильма… Между прочим, Резанову еще повезло, что он вообще смог вести переговоры с императорскими чиновниками: прибывшее за год до того английское посольство вообще на берег не пустили, тут же заставили отплыть восвояси, угрожая пушками…
Так что через шесть с лишним месяцев пришлось поднять паруса и, несолоно хлебавши, уплыть на Камчатку. Однако этот визит не прошел даром: впоследствии японский премьер-министр маркиз Сигенобу писал, что Резанов, оставивший о себе весьма лестное мнение среди общавшихся с ним японцев, «первый разбудил Японию от глубокого сна». Через шестьдесят лет после плавания Резанова противники изоляции, набравшись сил, все же устроили революцию и открыли страну для внешнего мира…
Один только Крузенштерн вопреки очевидным фактам брюзжал и злился, обвиняя в неудаче исключительно Резанова. Его ненависть к командору оказалась столь велика, что и тридцать лет спустя, когда Резанова давным-давно не было в живых, потомок шведского дипломата отзывался о былом неприятеле с неутихшей злобой, в полном соответствии с пословицей валил на него, как на мертвого…
А вот русские историки уже в конце XIX века писали с долей здорового цинизма: вся беда была в том, что у русских не оказалось под рукой внушительной военной эскадры. Если бы бок о бок с «Надеждой» на рейде Нагасаки встали несколько русских фрегатов, неизвестно еще, как обернулись бы события. В 1855 г. американский командор Перри так и поступил: нагрянул с эскадрой, дружелюбно нацелившей на город немалое количество орудий. Применением пушек он открыто не пугал, но как-то так получилось, что японцы живенько подписали договор о торговле и многом другом… Стесняться не надо, господа! Государственные интересы следует отстаивать всеми доступными средствами, что нам на протяжении столетий и демонстрировали иностранные державы - пока матушка-Россия по какому-то дурацкому благородству боялась кого-нибудь ненароком обидеть…
Итак, Резанов вернулся на Камчатку, ничего не добившись. Но, прежде чем перейти к рассказу об американском периоде его жизни, мы познакомимся с одной колоритнейшей фигурой -графом Федором Толстым, состоявшим при Резанове в официальном звании «кавалера посольства». Субъект этот никакими полезными свершениями себя не зарекомендовал, но все же, думается мне, стоит рассказать и о нем. Во- первых, я намереваюсь поведать читателю обо всех интересных фигурах, тем или иным образом связанных с Русской Америкой, а во-вторых, как очень скоро выяснится, имели место быть интереснейшие
Граф Федор Толстой (дальний родственник великого писателя) был личностью, скандальнейшим образом известной. Закончил Морской корпус, но на службу поступил отчего-то не в моряки, а в Преображенский полк - скорее всего, из тщеславия, не желая «хоронить свою персону» где-то на корабле, в кронштадтской «глуши». Человек был смелый, дерзкий, буйный, эксцентричный до крайности: дрался на дуэлях с невероятным азартом, в картах мошенничал практически открыто, ради новых впечатлений поднимался на воздушном шаре с воздухоплавателем Гар-нером. Современник писал, что граф «во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, а граф Толстой довел его до отчаянности».
Толстого влиятельная родня отправила с посольством Резанова, чтобы
На «Надежде» Толстой развернулся вовсю - пил за троих, в карты резался за пятерых. Сохранились воспоминания о парочке его проказ: напоил однажды корабельного священника до беспамятства и, когда тот мирно дремал головушкой на столе, припечатал его бороду к столу сургучом - с помощью похищенной из каюты Крузенштерна казенной печати с двуглавым орлом. Согласно строгим законам Российской империи,
В другой раз, воспользовавшись отсутствием уехавшего на берег Крузенштерна, Толстой затащил в его каюту своего ручного орангутанга, купленного где-то по дороге, положил на тетрадь с записями капитан- лейтенанта чистый лист бумаги и усердно принялся пачкать его чернилами. Орангутанг с интересом наблюдал. Повозившись с пером, граф взял измазюканный листок и удалился. Обезьяна принялась обезьянничать: взяла чернильницу и
Крузенштерн, простите за вульгарность, на стену лез от такого попутчика, но сделать мало что мог: в отличие от «купчишек» и «штафирок», перед ним был граф и офицер старейшего в России гвардейского полка. Власти у капитан-лейтенанта хватало только на то, чтобы на денек-другой, не больше, посадить проказника под домашний арест в его каюту. Отсидев, Толстой опять принимался за свое,
