увлажненные глаза. И ни единой драгоценности! О, она была сейчас ошеломляюще прекрасна!..
— Вы так спокойно и рассудительно беседуете о своих делах, точно меня уже не существует на этом свете… — проговорила Диана дрожащим голосом. — А между тем она просто хочет убить меня!
— О господи! — Чанслер вздрогнул от неожиданности и повернулся
в сторону Дианы. — Ах, как же ты прекрасна сейчас, любовь моя! Но что ты такое говоришь? Убить тебя? Но кто же собирается сделать это? Уж не королева ли Франции?
— Да, да, мой милый, — вздохнула Диана, подходя к Ричарду, — она непременно убьет меня сегодня же! Я ужасно боюсь ее, дорогой мой, защити меня… умоляю тебя — защити! Ты ведь не хочешь, чтобы она убила меня, не так ли?
— Но, помилуй, с чего ты взяла, что она непременно хочет убить тебя? Успокойся, ради Всевышнего. Я не верю, чтобы она была таким чудовищем. К тому же убивают тайно, а не объявляя о своем прибытии ради этого.
— Но она же — Медичи, Ричард! Неужели вы никогда не слышали об этой страшной семье? Она убьет или отравит меня! Третью Диану Трелон убила какая-то из этих Медичи, выплеснув ей в глаза огненную жидкость, которая затем выжгла и ее мозг… Ах, она умирала в чудовищных, прямо адских мучениях… Я не хочу… Я боюсь… Не сможешь ли ты, о мой дорогой… мой любимый Ричард… попытаться еще раз спасти меня? О, Чарли, я могу ведь рассчитывать и на вас, не правда ли?
Окончательно успокоить ее так и не удалось. Условились, что Ричард
и Чарли с пистолетами в руках встанут за тяжелыми портьерами в разных концах парадной гостиной и при малейшей попытке покушения придут Диане на помощь. Только тогда, когда она сама расставила своих рыцарей на их боевые посты-засады, она несколько успокоилась и облегченно вздохнула…
Перекрестившись и одними губами прошептав молитву, она еще раз придирчиво оглядела гостиную и вышла встречать страшную и нежданную гостью с высоко поднятой головой…
…Екатерина Медичи, ее величество королева Франции!
Она, бесспорно, была одной из двух наиболее знаменитых женщин
XVI столетия. Другой, разумеется, являлась Елизавета Тюдор, ее величество будущая королева Англии.
Рано выйдя замуж за французского принца, а впоследствии короля Генриха II, рыцаря и сластолюбца, Екатерина сразу же дала понять всему королевскому двору, что ограничиваться обычной ролью королев она вовсе не намерена. Умная, энергичная, властная и беспредельно честолюбивая молодая королева Франции с каждым днем все глубже вникала в государственные дела страны, и многочисленные ее министры сначала с удивлением, а потом с почтением и непритворным послушанием стали относиться к ее советам и прямым указаниям. А потом они и вовсе научились предпочитать ее умные, дельные и решительные повеления расплывчатым, двусмысленным и неопределенным указаниям своего короля.
Освободившись таким образом от целого вороха досаждавших ему государственных дел, король смог наконец почти целиком отдаться любимым своим занятиям, в которых признавался величайшим умельцем и изощренным мастером: бесконечные рыцарские турниры (один из которых в конце концов завершился его поражением и смертью) и неустанная, целеустремленная погоня за женщинами, вовсе не обязательно — самыми утонченными, изысканными и добродетельными. Полагая, что его деловая, чрезвычайно темпераментная и энергичная супруга занята сложным и весьма затяжным процессом производства на свет божий принцесс и принцев крови и попутно — делами государственными, король относился к ней с весьма искренней нежностью и благодарностью. В ответ она никогда не упрекала его в абсолютной и ежедневной неверности, что полностью освобождало их обоих от бессмысленной нервотрепки. Казалось, безоблачный мир и полное согласие царили в этом королевском семействе…
Впрочем, однажды облака все-таки набежали на этот идиллический небосклон. Как-то в самом начале дня, после позднего завтрака, король позволил себе забыться и до такой степени некстати появиться в спальне своей супруги, что какой-то совершенно голый мужчина так и не смог тотчас же изменить ни позы, ни самого занятия, которому они предавались с королевой на ее пышной постели…
Король, разумеется, был потрясен. Пока он приходил в себя, его счастливый соперник совершенно незаметно исчез, словно испарился в этой предгрозовой атмосфере.
— Вам не кажется, ваше величество, — сквозь зубы проскрипел оскорбленный в лучших своих чувствах супруг, он же, кстати, король, — что сейчас вы заслужили отсечение головы?
Екатерина, обнаженная и вовсе не изменившая своей призывной позы, весело засмеялась и ответила:
— А вам не кажется, ваше величество, что вы уже слишком давно заслужили отсечение кое-чего другого, что для вас гораздо важнее головы? Мы с вами прекрасно ладили до сих пор, и я не вижу ни малейших оснований для нашего недовольства друг другом. К тому же наши высокомудрые придворные философы утверждают, что лишь взаимная неверность является надежным фундаментом прочности любого супружества! Любого, заметьте. А ведь у нас
с вами — королевское. Так что извольте-ка не дуть ваши сладкие губки, а идите лучше ко мне и по- мужски… по-супружески, наконец, закончите то, чему вы так грубо и неприлично помешали. Ну! Идите, идите же! Ба, да вы, кажется, застеснялись? Ах, это просто прекрасно! Ну, вот… наконец-то… Давненько вы не баловали меня своим вниманием, мой дорогой супруг, так что не слишком уж сопротивляйтесь сейчас… Вот… вот так… прекрасно… Ах… право… вы, как всегда, в отличной форме… благодарю вас… любовь моя… Надеюсь, вы уже не дуетесь на свою супругу, лучшую и умнейшую из королев?..
С тех пор безоблачный мир и согласие никогда больше не нарушались никакими внезапными случайностями…
Зато все более глубоко и опасно затягивали королеву Екатерину в свою невылазную трясину дела политические.
Внутри страны бурлили религиозные страсти. Католическая церковь во главе с папой римским теряла одну позицию за другой. Новоявленные пророки взбудоражили всю Европу. Кровавые распри буквально раздирали и Францию изнутри. Идеи «женевского папы» Кальвина48 завладевали большей частью жителей городов страны, наемных рабочих, ремесленников и зажиточной частью буржуазии. Примкнула к кальвинизму и часть дворянства, стремившаяся поживиться за счет ликвидации церковных имуществ. Весь юг и юго-запад Франции, самая богатая и влиятельная часть ее буржуазии восприняли кальвинизм как наиболее подходящую для себя религиозную идеологию. В свете учения «женевского пророка» об абсолютном предопределении (Бог, как он утверждал, заранее определил одних людей к спасению и блаженству в потустороннем мире, а других — к погибели), теряли свое значение благородство происхождения
и сословные привилегии феодалов, ибо не ими, а самим Всевышним определялись предизбранность и спасение. Следовательно, буржуазия получала религиозное обоснование своих прав на руководящее положение в политической жизни всего общества в качестве наиболее преуспевающей его части.
Но догматы догматами, а когда к этому протестантскому движению, получившему во Франции название гугенотского, стали не только примыкать, но постепенно и возглавлять его принцы крови из дома Бурбонов, ее дома, она потеряла покой и сон. Она (не без оснований, кстати) видела в гугенотах своих могильщиков и со страстной настойчивостью оплетала их своей тонкой, но на редкость прочной паутиной политиче-
ских интриг, тайных убийств и явного раскола. Пройдут годы, и в ночь на 24 августа 1572 года она заставит своего болезненного и безвольного сына, короля Франции Карла IX, вырезать только в Париже более двух тысяч гугенотов, а всего во Франции за следующие после той чудовищной Варфоломеевской ночи две недели было истреблено более тридцати тысяч кальвинистов-гугенотов!..
Но все это произойдет через двадцать лет. А сейчас, в конце 1551 года, французскую королеву, помимо укрепления позиций гугенотов, крайне волновало положение страны на многочисленных фронтах затянувшихся более чем на полстолетия итальянских войн со Священной Римской империей во главе с ее императором Карлом V. Казна Бурбонов была практически пуста. Внутри страны дозревали гроздья гражданских войн. А несколько лет назад войска испанцев почти вплотную подошли к Парижу,
и пришлось вооружать вечно бунтующих крестьян и взрывоопасную городскую чернь, что могло бы окончиться гораздо худшими последствиями, чем просто взятие Парижа Карлом…
