И все-таки на рассвете Дня сорока мучеников121 они были у стен обители святого Сергия Радонежского122.

— Экая крепостища! — восхищенно проговорил один из стрельцов с руками, обмотанными окровавленными тряпицами. — Не дом Божий, но крепость государева…

— Болтай неразумное! — хмуро сказал второй стрелец, очевидно — начальствующий, тот самый, что был столь суров и непреклонен с обоими князьями. — От разбойников житья нету ни царю, ни Богу… За такими стенами только и прятать святые души угодников Божьих!

Один из крупнейших и богатейших монастырей разлился, словно река

в весеннее полноводье, на огромной площади северо-восточной равнины русской. К нему приписано было около двух десятков меньших монастырей. Как полноправный помещик, он владел примерно 250 селами, 500 деревнями, 200 пустошами, полусотней починков и селищ, несколькими волостями, не менее чем 40–50 тысячами крестьянских душ и десятком тысяч десятин земли. Одно из крупнейших хозяйств страны не могло не стать

и крупнейшей политической силой державы…

Казалось бы, святой обители, находившейся всего в семидесяти верстах с полуночи123 от Москвы, ни к чему было окружать себя валами и крепостными стенами, но потому-то Троице-Сергиева лавра и пережила не один век своей бурной истории, что ее многомудрые владыки умели видеть сквозь толщу грядущих лет кровавые распри в безмятежном сегодня мире

и предчувствовать опасность в благостном ныне смирении царей и их подданных…

Так вот отнюдь не случайно в 1540–1550 годах вокруг собственно монастыря и была возведена мощная каменная стена общей длиною в одну с четвертью версты, а высотою от одиннадцати до двадцати аршин124 с двумя галереями, амбразурами, башнями, на которых были установлены разнокалиберные орудия. Насколько рьяными да усердными послушниками Божьими были монахи этой святой обители — можно лишь догадываться или предполагать, но что были они стойкими, храбрыми и многоопытными воинами, одинаково мастерски владевшими не только всеми видами холодного оружия, но и огненного боя, — это факт исторический, сомнению не подлежащий…

…Нельзя было сейчас, в это яркое, еще не по-весеннему морозное, бесснежное утро, без удивления и восхищения смотреть на свежевозведенную крепость монастырскую!

— Как же мы в монастырь-то проедем? — спросил стрелец с забинтованными руками своего начальника. — Башен тут да ворот не счесть, ан все заперты, словно приступа вражеского опасаются…

Стрелецкий начальник в растерянности пожал плечами.

И действительно, крепостная стена монастыря горделиво красовалась своими башнями и мощными воротами. Вот — Угольная, или Житничная, башня, Сушильная башня, башня с Красными, или Святыми, воротами, Круглая Наугольная, или Пятницкая, башня, Луковая башня, башня Водяных Ворот, или Водяная, Келарева башня, Плотничная башня, башня Конюшенных ворот, Конюшенная, или Каличья, башня, Звойковая, или Соляная, башня…

Величие и мощь монастыря подавили путников.

— Чего делать-то станем? — повторил свой вопрос стрелец с израненными руками. — Сами оголодали уж до краю, а уж князья не подохли бы во-

все… Да вшестером мы всего и остались-то… Как до Москвы доберемся —

в голову не вобью…

— Доберемся — не скули! А вон и ворота какие-то отворилися! Оставайтесь покуда на месте, а я туда слетаю.

Здоровенные, до зубов вооруженные монахи объяснили стрельцу, что следует им объехать вдоль крепостых стен с версту, перебраться через клементьевский пруд в Клементьевскую слободу, а там спросить ям государев — каждый укажет…

— Чего в санях-то, начальник стрелецкий? — спросил хозяин яма, огромный и неуклюжий детина с черной как смоль бородой и черными, как мартовская ночь, глазами. — Живье будто какое… шевелится…

— Ты в закрома-то государевы не больно заглядывал бы: не ровен час царскую пытошную узреть там по глупости своей можешь…

Ямской хозяин троекратно перекрестился, а затем земно поклонился суровому стрельцу.

— Да я чего ж?.. Я — того… слеп да глух…

— То-то. Прежде — людей моих накорми. Много давай, и горячего!

— Лошадей менять ли прикажешь, воевода?

— Всех! Да чтоб без воровства — каждую огляжу да ощупаю самолично!

— Знамо дело… Запрягать когда прикажешь?

— Через день. Сарай надежный есть ли у тебя?

— Не без того…

— Деревянный?

— И каменный тож…

— Ладно. Загоним туда наши сани. Замки надежны ли там?

— Иначе как с пушки не собьешь. У меня…

— Ключи мне отдашь. Две ночи охранять сам будешь… с моим стрельцом. Днем без тебя управимся…

— Ишь ты дело-то каково… Вовсе не по душе мне делишки таковские… Подалее от государевых тайн — поближе к царствию небесному, к рай-

ским кущам…

— Супротивники там царские… — решил несколько приподнять завесу таинственности стрелецкий начальник. — На розыск да на казнь доставить велено… Коли язык тебе дорог, а при нем голова не лишняя — онемей, хозяин, покуда мы тут обретаемся!..

— Вот те Христос, начальник! — И хозяин яма истово перекрестился

и склонился едва не до земли. — Все справлю, как ты велел! Только…

— Чего еще?

— До Москвы с этим… с этими… не приведи Господь… да с силами столь малыми ты, начальник, не доедешь, однако. Балуют тут у нас люто… Разбойнички что цыплят малых потрошат всех без разбора да без расспроса: и слуг царских, и купцов знатных, и бояр, и дворян, и богомольцев со всех земель русских, а сам Господь Бог объявился бы на пути их — и того ободрали бы до мущинского места, ироды нехрещеные! Большой силой сбиваться здесь надобно, а тогда и в путь до стольного града двигаться…

— Так что же теперь — войско царское сюда кликать?

— И на войско-то, проклятые, нападают… Надысь…

— Ладно ужас на страх напяливать… У страха глаза с зад конский… Ладно, будет ветер зубами месить… Твори что велено!

Больше недели сбивался здесь большой обоз на Москву, покуда более трех сотен саней при тысяче с лишним лошадей да почти с полутысячей хорошо вооруженных людей со всех концов Руси-матушки не собрались

у неприступных стен великого монастыря русского.

У князя Бориса Агафоновича и его сына Алексея не осталось никаких надежд на спасение хотя бы даже из рук разбойников: их сани стараниями хозяина яма были размещены в самой середине громадного обоза, у походных котлов, где всегда было особенно многолюдно.

Последний привал — у Мытищ, в селе Тайнинском. А и наконец-то,

в четверг, под вечер дня Алексея, человека Божьего125, 1552 года, многоверстный путь был завершен, и объединенный обоз, меся хлипкие снежные завалы, с ног до головы обрызгивая прохожих и проезжих грязным, густо перемешанным с навозом снегом, вступил в град стольный, встретивший его отнюдь не с ликованием всенародным…

— Разорви-и-и-ись! — до хрипоты орали конные ярыги, эти городские стражи порядка, отчаянно нахлестывая своими жесткими плетьми и людей, и лошадей в тщетной попытке растащить обоз если уж не по каждым саням в отдельности, то хотя бы по нескольким, на худой конец — по нескольким десяткам саней, чтобы не забивать главные дороги Москвы многочасовым шествием огромного обоза. — Эй,