Следующие полчаса я просидел, глядя в пустоту. Ждал, что вот-вот вернется Мона, ждал, что зазвонит телефон или, скорее, ждал, что в дверях появится миссис Смитерс. Дважды или трижды начал уже набирать ее номер, но нервы не выдержали, и я бросил.

Вдруг в дом влетел Джонни Хилл. Вид у него был безумный.

– Где она? – вопрошал он. – Где она?

– Пошла в магазин, – ответил я. – Что случилось?

– Когда вернется?

– Давно должна была быть здесь. Что происходит?

– Я только что послал их к черту. – Он принялся расхаживать по комнате взад-вперед.

– Насовсем? – спросил я.

– На этот раз окончательно. С этими засранцами и их погаными фабриками грез я покончил. Ты уже слышал, что они устроили Моне? – Он вдруг перешел на «ты».

– Ее выгнали. А вы откуда знаете?

– Откуда я знаю? – Он даже запнулся.

В это время пришла Мона.

– Я тебе разве не говорил? – напустился он на нее, размахивая руками перед ее лицом. – Тебе было наплевать, но я ведь тебе говорил, чем все это кончится?

– Сядь и отдохни. И перестань орать и махать руками, – осадила его Мона.

Джонни несколько успокоился.

– Думаю, новость ты уже слышал, – сказала Мона.

– Я всегда все знаю. Прихожу в студию час назад и ищу тебя. Когда вижу, что у Обэнкс другая дублерша, спрашиваю, что с тобой, и она мне сказала. Сказала, что ты опоздала, что ты абсолютно безответственна и она была вынуждена тебя уволить – ее просто заставили.

– Это правда, – подтвердила Мона.

– Более наглой лжи я отродясь не слышал. Спросил, почему она не назвала тебе истинную причину. Но она сделала вид, что понятия не имеет, о чем я, и тут я ей выдал все, что мне было известно, – ей сверху шепнули на ушко, как с тобой надо поступить, что она только и ждала повода, чтобы тебя выгнать. Ну, слово за слово, мы начали орать друг на друга, пока туда не ввалился режиссер, тому я тоже сказал, что обо всем этом думаю, так он потребовал, чтобы я убирался со студии. Ну, мы с ним еще немножко поговорили, и в конце концов я дал ему в морду – знаешь, какой я, когда заведусь.

– Как сейчас, – сказала Мона.

Джонни снова взял себя в руки и понизил голос:

– Когда я вернулся в контору, там уже черт-те что творилось – режиссер, видно, позвонил в производственный отдел, из производственного позвонили к нам – ну, и произошел еще один обмен мнениями, с той лишь разницей, что на сей раз все было цензурно и вежливо. И тут я убрался – сказал им, что выписанный мне чек они могут засунуть себе в задницу.

– Ох, Джонни, – застонала Мона, – этого не надо было делать.

– Все равно от их гадюшника мне блевать хотелось. Нет, все, с этим я точно пойду в Союз. Подадим на них в суд. И если потребуется, дойдем до Верховного суда. Этого я им не прощу, это им с рук не сойдет.

– Я предпочла бы обо всем забыть, – вздохнула Мона.

– Такое забывать нельзя. Черт, твое дело может стать показательным. На черта нам иначе этот Союз? Господи, да это же величайшее надувательство, о котором я слышал.

– Тут я с тобой согласна, – произнесла Мона. – Мне это тоже приходило в голову, и я тоже уже думала обратиться в Союз. Но что из этого выйдет? Обэнкс будет защищать студию. Поклянется, что давления на нее не было. Скажет, что выгнала меня потому, что я дважды подряд опоздала, – и это будет правдой, ведь я опоздала. Пятно на них останется, но юридически – все чисто.

Джонни погрузился в размышления. Уселся и закурил.

– Да… об этом я как-то не подумал. А ведь нужно было принять в расчет, что эти жуки обязательно подстрахуются. Чтобы с них были взятки гладки.

– А я думала, что ты умнее, Джонни.

– В чем именно?

– Ну, что ты не будешь так белениться из-за чего-то подобного. Когда ты у нас в последний раз был, именно от этого ты предостерегал меня и говорил, чтобы я оставила их в покое. А теперь сам устроил то, от чего отговаривал меня.

Я был с Моной полностью согласен.

Джонни встал с видом оскорбленного величия.

– Это совсем не одно и то же, – заявил он. -И какое в конце концов это имеет значение? Я такой, какой есть, и ничего не могу с этим поделать. Всегда веду себя так импульсивно. Какого черта, ты думаешь, я иначе валял бы дурака в пресс-бюро – за сорок долларов в неделю? Да если бы я мог с собой справиться, управлять эмоциями и настроением, давно бы стал важной персоной. Но ничего не могу поделать, разве ты не понимаешь?

Он снова зашагал взад-вперед и продолжил:

– Не задирай носа. Я сделал это не ради тебя – точнее, не только ради тебя. Случилось, что ты моя приятельница, вот и все. Точно так же я взорвался бы, если бы речь шла о ком-то совершенно мне не знакомом. Ты здесь просто символ… Может быть, тебе стоило позволить Обэнкс затащить себя в постель.

– Я же говорю, она пыталась, – сказала Мона, – но, что касается меня, в таких вещах я явно не выдерживаю конкуренции с цветной служанкой.

– Проклятая лесбиянка! – сплюнул Джонни. – Как мне хочется написать обо всем, что я о ней знаю…

– Так почему ты этого не сделаешь? Мог бы продать свою статью в одну из газет для кинофанатов. Тебе же лучше, чем кому-нибудь, известно, как они жаждут подробностей интимной жизни кинозвезд.

– Поверь моему слову, – заявил Джонни, решительно взмахнув сигаретой, – я всем этим студиям еще покажу. Сниму собственный фильм и буду демонстрировать его, даже если мне придется обежать всю Америку с рюкзаком за плечами. Или-или я напишу о них роман.

Он снова прошелся по комнате, дымя сигаретой. Мы с Моной переглянулись, не говоря ни слова.

– У вас нет тут чего-нибудь промочить гордо? – спросил Джонни.

– К сожалению.

– А вы не будете возражать, если я сбегаю за бутылкой?

– А с чего бы нам возражать?

– Я мигом, – бросил он, исчезая в дверях.

Я взглянул на Мону.

– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы он надрался тут у нас?

– Какая разница?! Где-нибудь он все равно надерется. Ты что-то имеешь против него?

– Вовсе нет, он хороший парень.

– Он не просто хороший, – сказала она. – У него хватает духу что-то ненавидеть.

– А вдруг придет миссис Смитерс? Мы ведь не сможем с ней поговорить толком, если он тут будет пьянствовать.

– Надеюсь, это ее не шокирует, – хмыкнула Мона.