Николай остановился на середине комнаты.

— Что ты видишь в этом хорошего? Я оскорбил ее, их своим присутствием? Я сделал хоть один намек, позволил хоть один взгляд? Я ходил к ней и мучил себя, но без этой муки я не могу жить. Да, не могу! — он топнул ногою и повторил: — Чего же тут хорошего?

— То, — серьезно ответил брат, — что ваши опасные отношения прекращаются сразу. Ты знаешь…

— Ха-ха-ха, — прервал его Николай грубым смехом, — опасные отношения! Ах вы, ханжи! Провинциальные кроты! Опасные почему? По-настоящему она должна его бросить и идти за мною. Да, бросить! У вас тут все опасно, кроме тайного разврата. Лицемеры!

Яков Петрович строго посмотрел на брата.

— Брось фельетонный язык, — сказал он, — да, у нас много и разврата, и лицемерия, но тем дороже для нас чистая репутация, и, пошатнись она, ты не знаешь, с какою яростью набросятся те же лицемеры и развратники терзать ее. А ты готовил Анне Ивановне эту участь. Уже начали ходить сплетни про вас, скверные сплетни… Эх, Коля, перетерпи свою муку. Верь, и ей не легко! — ласково окончил Яков.

Николай тряхнул волосами, как конь гривою.

— Не могу! Ты видишь, как это письмо грубо. Она сама не могла написать его. Ее заставили. Пусть она сама мне это скажет, и я уйду!

— Николай, что ты хочешь?! — воскликнул Яков.

— Идти к ней!

— Но ведь об этом все узнают! Если ее заставили, то только он, и он ее замучает.

— Не убьет же, — нервно ответил Николай и, схватив шляпу, что лежала на подоконнике, быстро вышел. Яков с возмущением посмотрел ему вслед и подумал, отчего этот человек ни разу во всю жизнь не ставил преград своим желаниям, даже прихотям? И тут же обвинил себя…

Николай стремительно пересек контору, почти не заметив Грузова, который радостно его приветствовал, и пошел по узкой аллейке между двумя рядами кустов крыжовника к выходной калитке. Почти у самого входа он встретил одного господина, по фамилии Анохов.

Не будь он так взволнован, он заметил бы смущение Анохова, но теперь только мысль о свидании с Анной занимала его ум.

Анохов сделал попытку скрыться, потом с фамильярной развязностью воскликнул:

— А, Николай Петрович, куда стремитесь?

— Здравствуйте! По делу! — не замедляя шагу, ответил Николай.

Он не шел, а бежал, пока не увидел собора, а за ним кривую Покровской улицы. Здесь он вдруг приостановился. Что он будет говорить с нею? Как? Если действительно это ее письмо, ее желанье, тогда что? Он ни разу не коснулся прошлого, и, как знать, может, он ей противен?

Краска залила его лицо, но вдруг он увидел каменный домик с зеленою крышей, и самообладание покинуло его. В несколько шагов он очутился у крыльца и позвонил. Иван отворил ему дверь и, взглянув на него, сурово усмехнулся.

— Барыня дома? — спросил Николай.

— Дома-с! На веранде! — ответил Иван. 'Очевидно, прислуге ничего неизвестно', — подумал Николай, но если бы он обернулся и увидел недоброе лицо Ивана, смотрящего ему вслед, он бы изменил свое мнение. Он быстро прошел пустой холодный зал, столовую и остановился в гостиной, замирая от волнения.

Через раскрытое окно он увидел ее, буквально в пяти шагах от него сидящей на дачном кресле. С книгой на коленях она устремила вдаль мечтательный взор. Нежный профиль ее лица казался нарисованным, золотые волосы короной венчали ее голову; светлое платье плотно облегало ее фигуру подростка, и если бы ее сейчас увидел художник, он нарисовал бы картину под заглавием «Мечта». Кругом было тихо, из глубины сада доносился голосок Лизы.

Николай стоял как прикованный к месту. Нет, не «Мечтой» художник назвал бы картину, а «Грустью». Действительно, пристально всматриваясь в лицо молодой женщины, Николай заметил горькую складку подле губ; увидел, как дрогнули ее ресницы и слеза тихо скатилась по щеке.

Он порывисто толкнул дверь на веранду.

Анна Ивановна выпрямилась в кресле; глаза ее устремились на него со страхом. Лицо побледнело, но через мгновение его залил румянец.

— Вы?! — произнесла она растерянно.

Николай, взволнованный, подошел к ней; лицо его пылало, голос дрожал; он судорожно мял в руках шляпу.

— Я! — ответил он. — Я сейчас получил от вас письмо и хочу знать, по своей воле вы написали его или нет?

Она не произнесла ни звука. Он подошел ближе и продолжал торопливо, сбивчиво свою речь:

— И все равно, если даже сами! Я пришел проститься, потому что не могу же я так уехать и не повидать вас! Не сказать ни слова. Нет, если так… я хочу все сказать, что еще не вылилось у меня с пера. Вы ведь читали меня? Вы знаете, вы одна знаете, чем болит моя душа… и вот…

Анна Ивановна встала и взялась рукою за свою грудь.

— Остановитесь! — сказала она умоляюще. — Я не должна, я не смею слушать. Бога ради!..

В голосе ее послышались слезы. Сердце Николая защемило. Ах, он бы хотел теперь упасть к ее ногам и плакать!

Она оправилась, но голос ее дрожал, когда она заговорила.

— Вы были так добры, когда мы снова с вами встретились, что я успокоилась. Я боялась встречи с вами, но потом оценила вашу деликатность, и мне дорого было ваше общество. Мне казалось, вы понимаете меня и помогаете мне нести мой крест, и мне было легко с вами. Но… люди злы… нашлись, которые вспомнили старое, и мы должны расстаться… Не мучайте же меня! Помогите мне до конца исполнить мой долг!

Кровь кинулась в голову Николая. Он резко топнул и заговорил с горечью:

— Долг! Глупое слово, жупел, придуманный для трусливых людей! Почему это долг? А то, что диктует сердце, — чуть не подлость? Почему вы, я должны страдать, а какой-нибудь желчный пузырь, моща Кащея, наслаждаться? Вы — подчиняться, он — властвовать? Он?! Которого надо по-настоящему раздавить, как гадину!

Она протянула, словно защищаясь, руку, он же порывисто продолжал:

— Долг! Почему это долг? Кто предписал эти законы? Их выдумали господа для рабов, чтобы те легче переносили свист бича. Но все равно! Я хоть скажу теперь вам все, чем болит мое сердце…

— Николай! — произнесла она умоляюще.

Лицо его вдруг осветилось. Он приблизился к ней.

— Николай! — повторил он. — Как говорила ты это раньше… Я мог отвечать тогда: Аня! Ах, для чего прошло это время! Но я люблю тебя; через всю жизнь одну тебя. Никого, кроме тебя! Увлечения туманили мою голову, я падал, но едва вспоминал тебя, поднимался, и силы росли во мне. Нет, мой гений, мое счастье, скажи, ты думала обо мне? — он уже взял ее руки, отнял их от ее лица и всматривался в ее синие, полные слез глаза.

Она замерла и слушала его как в полусне, и по лицу ее струились неудержимые слезы.

— Зачем ты плачешь? — шептал Николай, приближая к ней свое лицо. — Скажи мне, ты не забыла меня? Любишь? Как могла ты выйти за него?

Они соприкоснулись лицами.

— Милый, всегда, всегда…

Он порывисто обнял ее, но в эту минуту раздался крик девочки.

— Мамочка! Милая!

Николай отпрянул. Анна Ивановна вдруг словно опомнилась и гневно взглянула на него, словно обвиняя его в своей слабости.

— Мамочка! — кричала Лиза. — Там жук! Большой! Поди сюда! — она вбежала на веранду и, увидев Николая, на миг смутилась. Анна Ивановна нагнулась и страстно обняла девочку. Потом, выпрямившись, она взяла ее за ручку и сказала: