Анохов стоял в дверях вагона.

Пробил уже третий звонок и зазвенел обер-кондуктор, когда вдруг сквозь толпу прорвался господин в потертом пиджаке, фуражке и растерянно воскликнул:

— Господин Анохов, как же это?

Поезд уже медленно двигался. Анохов широко улыбнулся и стал махать шляпою на возгласы провожавших.

— Господин Анохов! — воскликнул еще раз Косяков, а это был именно он, но поезд уже набирал ход, и Анохов, вероятно, не слыхал его возгласа.

Косяков опрометью бросился в контору Долинина и, забывшись, влетел в нее, громко зазвенев дверным звонком.

Долинин поднял голову от бумаг и вопросительно взглянул на него. В то же время Грузов, покраснев от смущения, быстро вскочил на своих журавлиных ногах и, поспешно взяв шляпу, неуклюже вышел из-за стола. Косяков пришел в себя и, сняв фуражку, с чувством достоинства поклонился Долинину.

— Прошу извинения, — сказал он, прижимая фуражку к груди, — глубоко взволнованный неприятным происшествием, поспешил излить свое сердце к приятелю и в волнении забыл правила этикета. Прошу великодушно!

Долинин, видя смущенного Грузова, нерешительно державшего в руке шляпу, сказал ему:

— Можете идти, Антон Иванович, со своим приятелем. Наше дело не горит. Отдохну и я!..

Грузов пожал руку Долинину и вышел. Косяков еще раз прижал фуражку к груди:

— Прошу великодушно… — И пошел следом за Грузовым. Едва они вышли на улицу, как Грузов обернулся к Косякову с упреком на лице.

— Я тебя просил, Никодим. Какая неосторожность!

Косяков строго взглянул на Грузова.

— Это что я к нему вошел? Что, так сказать, обнаружил твое знакомство со мною?

Грузов смутился.

— Да… То есть нет… но если человек с известным положением и если вдруг его ожидает, может быть, карьера… — забормотал он, сбиваясь под строгим взглядом своего друга.

Косяков вдруг остановился и, прислонясь к фонарному столбу, сложив на груди руки, сказал:

— Объяснимся!

Грузов растерялся.

— Я, Никодим, ведь так… я, собственно. Ты, собственно, про что важное…

— К черту важное! — заорал, внезапно приходя в раздражение, Косяков. — Объяснимся!.. Ты мне намекал не раз на это, но я игнорировал, пропускал мимо ушей! Да! Теперь довольно! Что ты хочешь сказать? Что Никодим Косяков тебе не пара, что связь с ним роняет тебя в глазах общества, да? Косяков, отставной корнет, бывший богач, тебе не пара? — Косяков в азарте ударил себя по груди и придвинулся к Грузову.

Грузов подогнул колени и растерянно смотрел на взволнованного друга, а тот, все возвышая голос, продолжал:

— Со мной генералы дружили! Я — дворянин! А ты простой мещанинишка, и вдруг такая фанаберия! А? Так знай, я брошу тебя, и — все. У меня все в руках, и шиш тебе, коли ты скотина! — он гордо махнул рукой, повернулся и пошел по улице.

Грузов некоторое время стоял, сраженный неожиданностью, но потом сразу опомнился и в три гигантских шага нагнал оскорбленного друга.

— Никодим, Никаша, — забормотал он, хватая его за плечо, — прости, я ведь не то, не того. Ну, обругал, и будет! Никодим, ведь я душою…

Косяков презрительно отодвинул плечо.

— Как честный человек! — продолжал испуганный Грузов. — Хочешь, завтра пойдем в контору вместе. Я тебя с ним познакомлю. Ну, брось, Никодим, вот и «Медведь»! Зайдем, выпьем!

Отчаянье внушило ему эту блестящую мысль; блестящую потому, что это предложение сильнее всего, сказанного Грузовым, поразило Косякова. Он приостановился и сказал отрывисто:

— Я прощаю! Но в последний раз. Никто не смеет зазнаваться перед Косяковым. Зайдем!

Грузов облегченно вздохнул и, отворяя — перед Косяковым гостеприимную дверь, говорил:

— Ну, вот, ну, вот! А то ссориться!..

Они сели в углу за столиком, и Косяков, выпив две рюмки и поправив пенсне на носу, с убеждением сказал:

— Потому что я не подлец! Не то бы отлично тебя спустил побоку!

— Ведь я знаю, Никаша, — заискивающе ответил Грузов, — говори теперь, какие новости?

— Анохов удрал!

— К-к-как? — Грузов, приготовившись выпить, поставил рюмку на стол и откинулся к спинке стула.

— Так! Должен был сегодня деньги заплатить — и удрал! Да еще смеется, каналья. Кланяется! Я его на вокзале видел.

Грузов растерянно посмотрел на приятеля.

— Как же теперь? — сказал он. Косяков резко ударил ладонью по столу.

— Не прощу этого! — воскликнул он. — Сегодня же письмо к его бабе, и — шабаш! Только теперь не пятьдесят, а сто!

— Сто! — Грузов сразу просветлел и весело закивал головою. — Так, так! Ты теперь им не спускай. Сто! И требуй выкупа. Вот!

— Ничего! — с усмешкой ответил Косяков. — По сто в неделю! Ха-ха-ха!

— Хе-хе-хе, — подхватил Грузов и потребовал еще пива и водки.

— Поживем! — сказал Косяков.

— Ах! — вздохнул Грузов, и лицо его приняло мечтательное выражение.

— Мамаша, — говорил он два часа спустя своей матери, сняв пиджак и сапоги и развалившись в кресле, — может быть, вас ожидает большое счастье. Может быть, сын ваш тыщи иметь будет!

— Дай Бог, Антоша, дай Бог! — с умилением сказала старуха и таинственно спросила: — Женишься, что ли?

— Отчего и не жениться тогда, — мечтательно сказал Грузов, — взять такую с музыкой и чтобы из пансиена!

— Ах, дай Бог, Антоша, дай Бог!

Грузов размечтался.

— Дом этакий на широкую ногу! Вечера, общество, танцы… приду со службы — кататься. Ландо этакое, пара лошадей и на козлах этакий кучер, — Грузов взмахнул руками. Антонина Васильевна слушала его и с умилением смотрела на его мечтательное безусое лицо.

Косяков в это время сидел за своим столом и старательно писал:

'Милостивая государыня, ввиду внезапного для меня отъезда господина А. и задержки связанного с его присутствием дела, считаю нужным просить вас обеспокоиться и неотложно явиться в городской сквер к двенадцати часам пополудни на шестнадцатое число сего месяца для принятия от меня к сведению весьма важных сообщений по делу, не терпящему никакого отлагательства'.

— Так, — сказал он себе, перечтя письмо, — подписи не надо! Теперь конверт!

И, взяв, конверт, он надписал адрес, прибавив: 'Немедленно, в собственные руки'.

— Так! — повторил он, заклеивая конверт и вставая.

— Ну, сорока, соскучилась? — спросил он жену.

Та кивнула ему с кресла.

— Очень! Да я привыкла! Только вот с людьми беда!

— А что?

— Опять был мужчина. Тот, что раньше. Рылся, рылся. Я кричала, а он ничего!

Косяков встревожился.

— А где же старуха была?

— Не знаю. Я и ее звала. Нет, лучше, Никаша, ты мне камней принеси. Я, ей-Богу, кидать буду, а то