если и вторая жена не сможет родить?

Ятчоль понял, что Мэмэль все слышала и скандала не миновать.

— Ты же знаешь, какой я шутник. Какой мужчина без шутки?

— Да, ты любишь пошутить, — особенно когда другим не до шуток. А настоящие мужчины все до одного там, где Пойгин. Все уехали за перевал…

Кайти невольно схватила Мэмэль за руки, близко заглядывая ей в глаза с надеждой и благодарностью:

— Это правда?! Какую добрую весть ты принесла! Я так боюсь за Пойгина…

— Я тоже боюсь… Мужчины говорят, что стрелял Рырка. Учитель Журавлев запряг культбазовскую упряжку и тоже помчался в тундру.

Кайти невольно дотронулась до одной из дыр в пологе и тихо сказала:

— Только бы они не опоздали.. Пойгин вместе с русским уехал, когда в стойбище все еще спали.

Ятчоль сосредоточенно выскребал нагар из трубки.

— После выстрелов в стойбище уже никто не спал, — сказал он, не глядя на женщин. — Я тоже не спал. Почему Пойгин не позвал меня с собой? Я бы выломал клыки этому Рырке!

Мэмэль зло рассмеялась.

— Кто же тебе мешает?

— Вот запрягу собак и поеду. И пусть убьет меня Рырка. Я знаю, ты была бы только рада.

…Ятчоль и вправду выехал в тундру. На коленях его лежал наготове расчехленный винчестер. Не доехав до перевала прибрежного хребта, увидел сразу несколько встречных нарт. На первой Пойгин вез раненого русского. На нарте Журавлева лежал мертвый Рырка. Следом ехало до десятка собачьих упряжек.

Ятчоля встретили насмешками. Только Пойгин даже не глянул на него, яростно погоняя собак: он спешил поскорее доставить раненого русского в больницу. Ятчоль глянул в мертвое лицо Рырки и невольно затаил дыхание. Ему казалось, что вместе с морозным воздухом в него вползает холодный иней страха и все покрывает внутри.

— Кто его убил? — осевшим голосом спросил Ятчоль.

— Тот, кого хотел убить Рырка, — сурово ответил старик Акко.

— Пойгин?

— Нет, это, верно, ты, — насмешливо выкрикнул Тымнэро.

А лицо Рырки — с оскаленными зубами, исчерченное синеватыми линиями татуировки — слепо смотрело в небо, и Ятчоль почему-то представлял себя на его месте.

Кайти услышала шаги Пойгина, когда тот был еще далеко от яранги.

— Подержи Кэргыну! — попросила она Мэмэль и выбежала на улицу в одном платьице.

Пойгин махал руками, требуя, чтобы Кайти ушла в ярангу. Потом побежал ей навстречу, выкрикивая:

— Уйди в полог! Уйди, заболеешь!

Схватив Кайти, Пойгин поднял ее и нырнул внутрь яранги. В пологе плакала Кэргына. Слышался голос Мэмэль:

— Не плачь, не плачь, олененок, не плачь, нерпенок, успокойся, зайчонок.

Кайти, дрожа от холода, спряталась в полог, приоткрыла чоургын, с нетерпением дожидаясь, когда войдет муж.

— Живой, живой, — приговаривала она, не в силах унять дрожь.

Когда Пойгин оказался в пологе, женщины долго смотрели на него молча, как бы не веря своим глазам, что видят его.

— Верно ли, что стрелял Рырка? — наконец спросила Мэмэль, покачивая ребенка.

Пойгин всмотрелся в следы от пуль на стенах полога, угрюмо кивнул головой.

Кайти оделась, вышла из полога, чтобы вскипятить на примусе чайник. Шумел примус, а Пойгин все смотрел и смотрел на огонь светильника и видел, как расплывалось красное пятно на снегу, слышал, как порой стонал и скрипел зубами раненый русский. Кайти подала в полог вскипевший чайник. А Мэмэль, уложив на шкуры ребенка, достала из деревянного ящичка чайную посуду.

— Где Рырка? — тихо спросила она.

Пойгин, казалось, не услышал вопроса. Он все так же смотрел на огонь светильника, и по лицу его пробегали тени страдания. Наконец он сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я не виноват, что росомахи заставляют меня убивать их…

Кайти забралась в полог, разлила чай. Первую чашку поднесла мужу. Тот не замечал, что жена ждет, когда он примет чашку.

— Согрейся чаем. Потом будем есть, — тихо промолвила Кайти.

Пойгин с трудом понял, что ему говорят. Приняв чашку, он отхлебнул глоток и сказал:

— Рырка ранил русского. Я привез его в больницу…

— Где Рырка? — робко спросила Кайти.

— Рырка? Я не виноват. Сама росомаха заставила разрядить в нее карабин… Я пойду в больницу. Хочу знать, жив ли русский…

Хозяевами огромного стада Рырки стали его батраки. Мог ли кто-нибудь подумать, что это было бы возможно, всего лишь несколько лет назад? Самая старая жена Рырки умерла, когда Пойгин еще жил в тундре. Молодые жены, почувствовав освобождение после смерти Рырки, разбежались кто к родителям, кто к родственникам в другие стойбища, даже не помышляя о богатом наследстве: были они, в сущности, подневольными свирепого гаймичилина, хозяина оленей. Других наследников у Рырки не оказалось. В тундру, в стойбище Майна-Вооп-ки, приехал инструктор райисполкома Тагро и сказал: «Я спешу к пастухам Рырки с очень важной вестью. Они становятся хозяевами стада Рырки. Олени будут общими, собственностью тех, кто принимал их в пору отела, растил, пас, берег от волков. Пусть живут пастухи Рырки одной общей семьей. Так начнется артель, в которой разрешено быть каждому из вас. Важно ваше желание — таково слово тех, кто избран в райсовет за достойный рассудок и честность. Это слово не просто выпущено на ветер, оно обозначено знаками на бумаге, навсегда сохраняющей суть сказанного. И было бы хорошо, если бы эта весть пошла из стойбища в стойбище. Пусть люди знают о невиданном и неслыханном. А я немедленно выезжаю к пастухам Рырки».

И запрягли чавчыват стойбища Майна-Воопки самых быстроногих оленей. Свистели в их руках тинэ, храпели олени, летел снег из-под копыт. Выбегали навстречу наездникам взволнованные люди других стойбищ, понимая, что олени загнаны не случайно, спрашивали: не злые ли вести пригнали их таким сильным ветром? И гонцы отвечали: «Слушайте, слушайте, люди, вести о невиданном и неслыханном! И сами думайте, злые они или добры. Кажется, все-таки добрые. Может быть, даже очень добрые. Наступают перемены». И думали, думали, думали чавчыват — верно ли, что это добрые вести'? Возможно ли многим людям, не состоящим в кровном родстве, жить одной дружной семьей? Ведь бывает, что даже в маленькой семье муж с женой, отец с сыном, брат с братом так переругаются, что страшно становится. И просили люди: пусть и к нам приедет Тагро.

Мчался Тагро из стойбища в стойбище, объяснял, в чем смысл наступающих перемен, в чем смысл таинственного слова «артель». Для чавчыват постепенно становилось понятно, что вся тундра и все побережье от Певека до Рыркапия поделены на части; что Тынуп и вся тундра, которую стали называть Тынупской, образуют собой один сельсовет. Все чукчи Тынупского сельсовета— и береговые и оленные — теперь могут образовать собой одну семью, в которой, как и полагается семье, не должно быть неравных. Неслыханное и невиданное! Каждый в отдельности не должен распоряжаться по своему усмотрению общими оленями. Чтобы убить сколько-то оленей, продать сколько-то мяса и шкур, чтобы распределить пастбища — необходимо согласие всех. Разве это не разумно? Пусть будут споры, но мудрость всегда возьмет верх. А главное, не будет в этой семье безоленных людишек, будут у каждого и мясо, и шкуры на