сторону, заплакала и побежала. Но не ко мне, а к Тому Дэбни. Мужчина заключил ее в свои объятия, опустился с ней на землю и стал укачивать девочку. Она прижалась лицом к его плечу, подбородок Тома покоился на ее темной макушке. Он что-то бормотал снова и снова, но я не могла расслышать слов. От шока мой разум ослабел и потерял остроту восприятия, визг все еще звенел в ушах. Мне казалось, что я буду слышать его вечно.

Я направилась к Хилари, но Том, не говоря ни слова, лишь только движением глаз и губ попросил меня не трогать девочку. Я так и сделала. Тут мои колени подогнулись, я тяжело опустилась на землю, уронила лицо на скрещенные руки и подождала, пока земля не перестала кружиться перед глазами.

Свирепость случайной атаки на солнечном берегу была за пределами всякого воображения, но стрела, выпущенная моей дочерью, желавшей прекратить ужасающую сцену, не укладывалась вообще ни в какие рамки. Я не могла представить себе это и поэтому предоставила своему мозгу возможность оставаться в бездействии и сидела на солнце с закрытыми глазами.

Через некоторое время я скорее почувствовала, нежели услышала, что Хил перестала плакать. Когда я подняла голову, девочка сидела рядом с Томом на берегу ручья, мужчина обнимал ее плечи. Оба молчали. Затем Том заговорил. Его слова предназначались не мне, но я слышала их очень ясно.

— Это был очень храбрый поступок, Хил. Правильный и хороший поступок. Ты сделала все прекрасно. Поступок человека, который относится к животным, как к братьям, на „ты'. Я горжусь тобой.

— Я хотела спасти поросенка, а потом увидела, что не смогу, — голос девочки был низким и хриплым от слез, но в нем не было истерии. — Я подумала, что смогу испугать гейтора и он выпустит малыша, но потом увидела, что он… ел поросенка живьем…

— Никто не смог бы спасти свинку, — откликнулся Том. — Я собирался взять ружье и застрелить малыша, но не пытался спасти его. Я не мог бы сделать это лучше, чем ты, и наверняка не сделал бы это так быстро. В тебе есть то, что надо, мисс Хилари Колхаун.

Хил посмотрела на меня. Это был взгляд застенчивый, вопрошающий, взгляд незнакомой мне девочки. Я знала, что мне нужно что-то сказать. И не знала, что именно. Ее действия были смелыми, но они находились за пределами моего понимания. Я не смогла бы сделать то, что совершила моя десятилетняя дочь. Но похвалить ее, как Том, за убийство… Внезапно больше всего на свете мне захотелось оказаться среди торговых рядов, уличного движения, кафетериев, микроволновых печей, праздничных украшений из пластика, лака для ногтей, рок-музыки, болтовни на коктейлях. Я хотела покинуть дикую природу, эти дикие леса, этих животных, эту смерть и этого человека, который так естественно существовал здесь. Окружающее пугало, сердило и приводило меня в ужас, и самым страшным была моя изменившаяся дочь, которая только что убила животное, а теперь безмолвно стояла, смотрела на меня и ожидала, что я оправдаю содеянное ею.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось сделать это, дорогая, — сказала я.

Но подобной фразы было явно недостаточно. Я увидела это, но не могла придумать, что добавить. Том обнял Хил за плечи, подвел ко мне и мягко заметил:

— Как насчет крепкого пожатия руки маленькой леди, Диана? Она сделала то единственное, что можно было сделать. Не уверен, что смог бы поступить так же в ее возрасте. И убежден, что ты, Диана, не смогла бы совершить подобное и теперь.

— Ты прав, не смогла бы, — согласилась я. — Однако ты уж наверняка поступил бы так же и в двухлетнем возрасте. Не могу себе представить, чтобы ты когда-либо не был, что называется, „в своей тарелке' со смертью и убийством. Благодаря тебе Хилари догонит тебя в кратчайший срок.

— Хилари, — произнес Том, не отводя от меня глаз, — возьми мое ружье и наши куртки и дуй вверх по ручью. Мы идем за тобой. Там наверху есть тропинка, она ведет прямо к дому. Мне нужно выяснить некоторые вопросы с твоей мамой.

— О'кей.

Хил искоса поглядела на меня. Но девочка все еще медлила. Я знала, что она оттягивала время, нуждаясь в моем одобрении и вместе с тем желая быть вдали от меня. Мое сердце перевернулось от жалости и стыда.

— Иди, иди, дорогая, — попросила я. — Все в порядке. Тому нужно объяснить мне кое-что, а мне нужно его выслушать. Ты справилась чудесно. Это был добрый поступок, и я до смерти горда тобой.

Хил с облегчением побежала за ружьем — снова знакомый мне ребенок.

— Ну, — проговорила я устало, — выкладывай, но не задерживайся, пожалуйста, на моих грехах. Пусть это будет быстрым и милосердным.

Том усмехнулся, обнял меня за плечи, и мы направились вслед за Хилари по берегу ручья. Я приспособила свои шаги к его походке, наши плечи компанейски прикасались друг к другу. Мне хотелось положить голову на плечо Тома и просто идти под солнцем, предоставив возможность шуму и мыслям о страдании и крови испариться из моего мозга, как вода.

— Она должна знать о смерти, понимаешь ты это? — уверял Том. — И она узнает, если решит проводить побольше времени здесь, со мной. Жизнь в лесах ходит об руку со смертью, от этого никуда не денешься. Куда важнее, что именно она узнает о смерти. Смерть не добрая и милосердная, но и не жестокая и несправедливая. Она просто есть, и всё. Но хорошая смерть всегда гуманна, быстра и необходима. Мы не можем помешать ей, но мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы она стала таковой. Главным образом она должна быть необходима.

— Тогда как ты можешь заниматься спортивной охотой? — спросила я мрачно. Я так устала от всех этих повторений. Том, наверно, тоже, но я не могла пропустить разговор о смерти без спора. Я уже отчаялась понять идеи Тома об убийстве животных.

— Ты все еще полагаешь, что я охочусь из спортивного интереса?

— А ты считаешь, что охотишься от необходимости?

— Да. Но, возможно, не в современном понимании этого слова. Так, как понимали его древние.

— О Господи, Том, слишком много труда надо приложить, чтобы понять все твои правила, — воскликнула я. — Почему ты не можешь жить по правилам всего остального мира?

— Но я так и делаю. По самым старым и всеобщим правилам мира я и живу. Они никогда не менялись — ведь естественный мир не изменился. А вот люди — да. Мы изменились.

Том помолчал, затем продолжил:

— А ты считаешь, что, научив Хилари сентиментальности и искусственности, ты помогаешь ей стать хорошим человеком? Что же, по-твоему, означает „хорошо', Диана? Я отбираю среди козлят самцов, когда они только родятся. Просто вынужден это делать — в противном случае через три года я буду жить среди одних козлов. Я убираю их быстро — они не успевают сделать даже полный вдох. Это необходимость. Они не страдают. Не понимаю, что хорошего может быть, когда вокруг полно козлов?! Почему это хорошо, если бы мы позволили тому поросенку умереть так, как он мог бы умереть, — мучительной смертью? Порядок и равновесие. Да, равновесие — это все. Думаю, человек был помещен на землю вместе с животными, чтобы контролировать равновесие. Когда мы позволяем ему выйти из нормы… это грех. Да, я думаю именно так.

Я слишком устала, чтобы спорить, и слишком хотела домой, принять ванну и окунуться в подчеркнуто городскую жизнь Пэмбертона. В словах, сказанных Томом, может быть, и была истина, но мне не хотелось думать об этом. Я посмотрела на Хилари, идущую впереди нас по тропинке. Лук свободно висел на ее руке, спина девочки была прямой и стройной, черные волосы сверкали на солнце, она казалась каким-то незнакомым, чужим ребенком. Я устало подумала, что ей наверняка сегодня ночью приснятся кошмары о смерти поросенка. Но удивительно, она спала спокойно. Насколько мне известно, больше никогда в жизни моя дочь не видела ужасных снов.

Картер ждал нашего приезда в коттедже и, растянувшись на диване, смотрел футбол. Он крепко обнял нас и закружил Хилари по комнате, потом без каких бы то ни было замечаний взял и повесил наши камуфляжные куртки. Он не сказал ни слова о грязи на наших мокасинах. Но я видела, что глаза моего друга отметили и лесную одежду, и обувь, и наши спутанные волосы, и розовый румянец, оставленный на наших щеках лесным воздухом. Я подумала, что мы в глазах Картера выглядели как цыгане, вторгшиеся в аккуратный сказочный домик.

Он был одет в красивый кремово-голубой кашемировый свитер, который я раньше не видела. Но Картер выглядел более худым и усталым.