* * *

'Я всего лишь простой человек, наделенный кое-какими достоинствами и множеством недостатков. Но я знаю это и потому чужд гордыни', - говорил Ренуар Альберу Андре.

11 ноября он встретил сообщение о перемирии с той же безыскусной радостью, что и другие старые люди, чьи сыновья сражались на фронте. Отныне Ренуару уже не придется со страхом ждать трагической вести. Жан, демобилизовавшись, возвратился в 'Колетт'.

Зимой 1918/19 года Ренуар перенес бронхит, который еще больше расшатал его здоровье. 'Еще одна такая встряска - и конец', - заявил он. И снова принялся за работу. Картина 'Материнство', на которой он написал Алину с их первым ребенком, за последние годы несколько потрескалась. Боясь, как бы полотно не погибло, Ренуар переписал его в уменьшенном виде... Алина! Нежный померкший лик!.. На листах, где художник рисовал акварелью мотивы орнаментов для Коко, он то и дело набрасывал портрет своей покойной подруги[248].

Плодовитость художника не только не иссякла, напротив, одна за другой рождались картины: обнаженные женщины, цветы, портреты - он написал, к примеру, портрет жены Жоржа Бессона. Груда картин в его мастерской росла. 'Большей частью без рам, они громоздились по двадцать, тридцать штук на сундуках, скамьях или далее прямо на полу', - рассказывал Жорж Бессон. Самые последние работы 'были наколоты на планки, составленные лесенкой'.

В этом состоянии подъема Ренуар наконец приступил к работе над 'Купальщицами'. Трудности, которые предстояло преодолеть, не остановили его. Хотя 'размах движений его рук ныне был до крайности ограничен'[249], художник все же приступил к этому полотну шириной в один метр шестьдесят и высотой в один метр десять сантиметров. Какая дерзость! Только вдохновение Ренуара позволило ему завершить работу над картиной в несколько сеансов. А между тем эта картина - одна из вершин его творчества как с точки зрения техники (замечательна ее вибрирующая текстура, ослепительна игра оттенков при доминирующем красном цвете - символе жизни), так и благодаря настроению, которое она создает: впечатлению полноты жизни, бездумного счастья, возникающему при виде этого первозданного мира, этих двух наяд, растянувшихся на ложе из цветов и листьев, в ярком радостном свете вечного лета[250].

Силы Ренуара убывали. Голос его совсем ослабел. Он реже писал теперь письма друзьям. Иногда, не в силах держать перо, он кому-нибудь диктовал эти письма. Работая в мастерской, он теперь чаще устраивал перерывы. Но его творческий подъем не угасал, и с той же настойчивостью, с той же требовательностью к себе он продолжал свои поиски. Его исхудалое лицо освещалось улыбкой, когда он был доволен только что законченной работой. 'Кажется, я уже немного умею писать картины, - тихо говорил он. - Мне понадобилось более полувека, чтобы добиться этого, хотя до совершенства еще очень далеко! '

В июле Ренуар уехал в Эссуа, где провел несколько дней в обществе Жоржа Ривьера. 'Чувствую, что по-прежнему иду вперед', - сказал ему художник.

'Он писал как-то крупную обнаженную фигуру, - рассказывал Ривьер, фигуру сидящей женщины, увиденной со спины. Он был не совсем доволен своей работой: тело не светилось так, как он этого хотел. 'Чего-то здесь не хватает, - сказал он, - но мне еще не совсем ясно, что я должен сделать. Какое трудное ремесло!' На другой день перед обедом я пришел к нему в мастерскую, и он показал мне маленький холст, на котором изобразил без модели ту же обнаженную женщину. 'Вот, - сказал он мне, довольный, наконец-то я догадался, что нужно сделать'. Впечатление молодости, света было и впрямь ослепительным... После обеда он стал выправлять свое большое полотно - за какой-нибудь час картина преобразилась. Весь уйдя в работу, художник не чувствовал ни боли, ни усталости. 'Вот теперь все как надо', сказал он'.

Из Эссуа Ренуар ненадолго уехал в Париж. Было это во второй половине августа.

Луврский музей, чьи сокровища на время военных действий вывезли в надежное место, теперь вновь открыл для посетителей часть своих залов. На первом этаже, в зале Лаказа, временно разместилась выставка произведений, переданных в дар или завещанных музею за период после 1914 года. Здесь была также картина Ренуара - погрудный портрет мадам Шарпантье, переданный Люксембургскому музею обществом его друзей. Художник был несколько обеспокоен впечатлением, которое могла произвести эта картина, да и к тому же сам он уже не столь отчетливо ее помнил. Ренуар попросил Ривьера сходить в Лувр - взглянуть на нее, а услышав от друга благоприятный отзыв, внезапно, охваченный нетерпением, решил завтра же отправиться туда.

Ренуара доставили в музей в инвалидном кресле. Появление художника поначалу вызвало у служителей некоторое замешательство. Но произнести имя Ренуара теперь было все равно что сказать: 'Сезам, отворись!' Узнав о прибытии знатного гостя, к нему тотчас устремился один из ведущих сотрудников музея - Гиффре. Он сопровождал Ренуара при осмотре залов, даже распорядился снять со стен картины малого формата, чтобы художник мог получше их рассмотреть. Ренуар много лет не бывал в музеях. Его перевозили из одного зала в другой, 'словно римского папу, папу от живописи'[251], и он вновь испытал прежний восторг при виде любимых картин. Увидев картины 'Интерьер Шартрского собора' Коро и 'Комната господина Морнэ' Делакруа, художник воскликнул: 'Какая прелесть! Ни одно большое полотно не сравнится с этими двумя маленькими!' Кстати, о больших полотнах: огромная картина Веронезе 'Брак в Кане' привел Ренуара в такой восторг, что впоследствии он без конца повторял: 'Я видел 'Брак в Кане' во всю стену!'

Этот день запомнился. 'Эге! - смеясь, говорил художник Ривьеру. Вздумай я явиться в Лувр в инвалидном кресле лет тридцать назад, меня живо выставили бы вон! Видишь ли, надо долго жить, чтобы дождаться такого. Мне повезло'.

И еще один день запомнился. Владелец художественной галереи Поль Розенберг пригласил Ренуара вместе с Деде на обед в Вокрессон. Во время обеда художник был весел и оживлен. Заметив в саду красивое дерево, он лукаво воскликнул: 'Это же обезьянье дерево! Где Воллар?.. Впрочем, не будем жалеть: хотя бы один день провести без него!.. Он приходит ко мне каждое утро... Подает мне носки...'

Хозяин спросил, хочет ли он вернуться в Париж; напрямую или же в объезд, мимо берегов Сены, через Буживаль.

'Через Буживаль', - ответил Ренуар.

'Когда мы доехали до ресторана Фурнез, - рассказывал впоследствии один из гостей, Мишель Жорж-Мишель, - где Ренуар в свое время написал 'Завтрак гребцов', художник властно крикнул шоферу: 'Стой!' И в благоговейной тишине он начал разглядывать пейзаж, так, будто разглядывал знаменитую картину, созданную им в дни молодости. Лицо его не дрогнуло... Вдруг, оборвав забытье, он крикнул: 'Поехали!'

Больше Ренуар не произнес ни слова, пока мы не остановились у дверей его мастерской...'

* * *

Художник возвратился в 'Колетт'.

Шел ноябрь. Однажды, работая в парке, Ренуар простудился. С бронхопневмонией он на две недели слег в постель. Только к исходу месяца художник поправился и снова взялся за кисть. Он подружился с молодым скульптором Марселем Жимоном, который всю зиму жил в Вансе, и теперь Жимон лепил его бюст. Вдвоем они строили разные планы: Ренуар хотел, чтобы скульптор помог ему создать фонтан со скульптурной группой: 'голый мальчик одной рукой обнимает за шею лебедя; над ним купол, поддерживаемый кариатидами'.

Помимо Жимона, в 'Колетт' в ту пору находились Жан и Коко, а также Феликс Фенеон, в прошлом секретарь редакции журнала 'Ревю бланш', с 1906 года ставший консультантом Бернхеймов по вопросам живописи, и Воллар. Общество всех этих людей было приятно художнику.

1 декабря Ренуар позировал Жимону в третий раз. Сам он в те дни писал натюрморт с яблоками. Внезапно он почувствовал озноб, недомогание. Вызвали его лечащих врачей; они нашли у него воспаление легких. 'Дело мое каюк', пошутил художник. Слова эти не встревожили никого. Сколько раз за последние годы Ренуар говорил то же самое! Посмеиваясь над прописанным ему лечением, Ренуар хоть и не выходил из комнаты, но, встав с постели, подолгу сидел, работал над своей картиной, болтал с гостями.

На другой день, во вторник 2 декабря, он по обыкновению работал; закончив свой натюрморт, набросал акварель. 'Кажется, я начал что-то понимать', - с удовлетворением произнес он, когда Большая Луиза вынула кисть у него из рук[252]. Минувший день был для Ренуара