ни себе, ни людям в старости, для этого надо потрудиться.
– Убедили. Ну и куда теперь?
– Мы приглашаем Наташу в ресторан на ужин, а завтра…
Кузьма Семенович Лопаткин строгал во дворе плоскую доску, бережно, но уверенно проводя по ней рубанком. Сухощавый, крепкий на вид старик с роскошными седыми усами, по данным – ровесник Никиты Огарева, прошел тот же путь.
– Вот тебе еще один представитель старости, – тихо сказал Вадику Щукин. Затем, обращаясь к старику, громко спросил: – Извините, не скажете, как нам увидеть Кузьму Семеновича Лопаткина?
– А на что он вам? – не отрываясь от работы, отозвался дед.
– Мы хотели задать ему несколько вопросов.
– Ну, а как не захочет он ваших вопросов? – поднял на Щукина светло-голубые незаинтересованные глаза старик.
– Значит, будем ждать, когда захочет, – видя, что дед морочит голову, строго сказал Вадик. – Мы из областной прокуратуры.
– Откуда?! – выпрямился тот. – Из прокуратуры?! А чего вам от меня надо?
– А, так вы и есть Кузьма Семенович? – подловил его Щукин.
– Вроде того, – неохотно сознался дед. – Проходите, раз прибыли издалека. Галка! Катька! Стулья!
Через минуту из дома вылетели две женщины – постарше и помоложе, – принесли стулья. Дед сел на табуретку, закурил, щурясь на незваных гостей.
– Вы должны знать Огаревых, – начал Щукин. – Никиту и Дениса.
– Знал, – кивнул несловоохотливый старик.
– Кузьма Семенович, расскажите о них, – попросил Щукин.
– А чего вас эти ребята интересуют?
Архип Лукич про себя усмехнулся – для деда Лопаткина Огаревы – ребята, а лет им, если живы, примерно столько же, за семьдесят. Забавный старикан, но вспоминать прошлое не настроен. Прямо на его вопрос не ответишь, старик сразу же закроется, а соврать для дела – не грех.
– Мы… – на ходу придумывал ложь Щукин, – мы работаем над реабилитацией бывших «исправников»…
– Вы из КГБ? – насторожился тот.
– Нет, мы из прокуратуры. Удостоверение показать? – Архип Лукич живо достал из внутреннего кармана удостоверение, раскрыл и протянул Кузьме Семеновичу. – Да вы, наверное, без очков не видите…
– Отчего ж? У меня зрение хорошее, – взял тот удостоверение и, внимательно читая, забормотал под нос: – И зубы у меня почти все целые, двух только не хватает. И по врачам я, слава богу, не бегаю… Значит, следователь. А почему занимаешься не своим делом? Это ж КГБ присуждает, кого реабилитировать…
– Во-первых, КГБ давно не существует, сейчас ФСБ…
– Один хрен, – перебил дед. – Ну, ладно, попусту не будем болтать. Что вам рассказать?
– Все о Никите и Денисе. Как вы познакомились, какими они были людьми, как работали, чем интересовались, где сейчас…
– Ого! – потирая усы, хмыкнул дед. – Не многовато?
– Мы с удовольствием послушаем, – заверил Вадик.
– Галка! Катька! – снова зычно бросил клич Кузьма Семенович. Прибежала та, что постарше, и он представил ее: – Дочка моя Галина. Младшая. Старшая во Львове оперу поет. Принеси угощенье, гости все ж пожаловали. Самогон в прокуратуре уважают?
– О чем речь, отец, – развел руками Щукин. Отчего ж не уважить старика?
– Сам гоню, а потом настаиваю на травках и на дубовой коре. Коньяк по сравнению с моим напитком – тьфу!
Вадик тихонько посмеивался, опустив голову и лукаво поглядывая на шефа. Надо же, дед запросто докладывает работникам правопорядка, что гонит самогон.
Женщины принесли небольшой столик, быстро наставили на стол различных закусок, поставили литровую бутылку коричневой жидкости, от чего Щукин, не слишком большой любитель выпить, слегка поежился: литр – это ого! Но первая рюмка была приятной на вкус, а старик, выпив сто грамм и закусив соленым помидором, неторопливо начал:
– Где, говоришь, познакомились? В детдоме. Славные были пацаны, хотя Никита с норовом. Да без норова в детдоме не прожить было, там первую закалку мы и получили. Денис помладше нас был, а мы с Никитой ровесники, в другой группе числились. Но все время вчетвером промышляли.
– Чем промышляли? – заинтересовался Вадик.
– А пожрать добывали. Кормили плохо, кишки постоянно бунтовали, жрать требовали, а где взять?..
27
– Всем спать! – рявкнула воспитательница, заглянув в палату мальчиков, где размещалось двадцать коек.
Воспитательница по кличке Ворона – слова из ее рта вылетали, как воронье карканье – резкие, громкие, с удвоенными согласными, – застыла на некоторое время в дверном проеме, вслушиваясь в царство мирного сна. Такого ли уж мирного? До этого Ворона слышала невообразимый шум, а когда ворвалась в палату, не могла не заметить тьму пушинок, круживших в воздухе, словно здесь погулял ураган. Но ни одного маленького негодяя, нарушающего режим в детском доме, не удалось застукать.
Мальчики одиннадцати-двенадцати лет просто умерли под одеялами, смежив веки, шумно посапывали, давая понять, что спят уже давно. Кое-кто сквозь ресницы наблюдал, как белая блузка неспешно проплыла по комнате вдоль двух рядов скрипучих коек, доплыла до окна. Пауза. Тишина. Голос Вороны:
– Огарев! Если еще раз услышу шум, ты пойдешь спать в карцер. – Никита громко сопел, мол, не слышу, сплю крепко-крепко. – И Лопаткин туда же отправится.
– За что? – захныкал Кузьма.
– За компанию! – рявкнула снова воспитательница, затем прошлась так же медленно к открытой настежь двери, из коридора в темноту врезался электрический свет. – А чтоб веселей было, младшего Огарева к вам в карцер поселю. Все ясно?
Сопение. Перья перестали фланировать в воздухе, опустились на тонкие одеяла и на пол, попали на лица, но никто не смахнул щекочущие перышки, пока не ушла воспитательница. Никита сел на кровати и процедил сквозь зубы:
– Ну, Филька, я тебе устрою! Из-за тебя мне влетело.
– Я, что ли, подушками начал кидаться? – с обидой пробубнил из-под одеяла Филька. – Ты и Кузька начали.
– А ты не кидался? – сел на кровати и Кузьма, погрозив все тому же Фильке кулаком. – Вот я тебе врежу так врежу! Только попробуй настучи на нас завтра!
– Спать! – каркнула воспитательница, внезапно появившись и, как коршун, раскинув руки, которыми держалась за дверной проем. – Я сказала: спать!!! Еще один звук, все будете стоять ночь! До утра!
Ночь стоять никому не хотелось, посему больше ни звука не проронили, да и заснули быстро, намаявшись за целый день. Только Никита не спал. Выскользнул из кровати, подбежал к Кузьме и затормошил друга.
– А? – сонно пробормотал тот.
– Тс-с-с! – приложил палец к губам Никита. – Пошли!
В умывальне уже ждала конопатая и длинноногая Нюрка, возрастом чуть старше, всего-то на год. Байковое платьице сидело на ней нелепо, отрезная линия талии платья располагалась под грудью, отчего у Нюрки, казалось, пропорции нарушались: голова, плечи, грудь и сразу ноги. Ноги тонкие, с синенькими жилками, без каких-либо округлостей, просто ровные, а на каждой по огромному ботинку – на два, а то и на три размера больше. Так что и ноги Нюрки выглядели нелепо – карандашами, вставленными в стаканы.
Едва появились мальчики, она напустилась на них:
– Чего так долго? Я уж думала, не придете.
