дым сражения, наполнил трепетом лениво полоскавшиеся знамена. Войку поднял глаза и застыл, пораженный увиденным.

На горы Крыма и на город надвигалась гроза — нерукотворная, настоящая. Пронизанные, словно раскаленными мечами, зловещими лучами заката, в небе клубились черные тучи — великаны с занесенными над головой гигантскими кулаками, с косматыми седыми гривами, со вздувшимися в чудовищном напряжении мышцами. Лавины схватившихся в единоборстве могучих тел. Поверженные, растаптываемые бешеные кони, пролетающие в вышине над осатаневшими хозяевами, спешившимися, чтобы вернее друг друга настичь, и тоже грызущиеся в поднебесье. Там разыгрывалась своя схватка, величественная и трагическая. Молодой сотник, захваченный этим зрелищем, видел уже два боя — титанов в небе и двуногих муравьев на земле. И долго не мог шевельнуться потрясенный явившимся вдруг ему ничтожеством человеческой вражды.

Чербула вывел из раздумья голос самого князя. Базилей приказал витязю спешно снять со стен полусотню и бегом вести ее в квартал кожевников. Спускаясь в овраг, Войку сразу понял, что тут стряслось.

Будто пройдя сквозь скалу, в левой части узкой низины появились газии-янычары. Турки отчаянно рубились с заслоном, брошенным против них защитниками квартала, и число нападающих неотвратимо росло, словно озеро под прорванною плотиной. Османский отряд неудержимо накапливался, готовый ударить с тыла на кожевников, оборонявших свою стену. Чербул со своими витязями поспешил на выручку здешним бойцам, сдерживавшим нежданных гостей.

— Уходим, братья! — загремел над ними голос Иосифа. — Отступайте в город! Приказ базилея: уходить всем!

Кожевники с горечью покидали боевую стену, защищавшую их жилища и мастерские не одну сотню лет. Отходили в порядке, прикрывшись щитами и выставив копья, немногих женщин, детей и стариков, остававшихся еще здесь, первыми препроводили наверх. Поддерживая друг друга и выручая, стремительно наскакивая на врага и отступая, молдавские витязи и кожевники-воины отходили к главным укреплениям Мангупа. Убитых и раненых выносили в тыл.

Через некоторое время феодориты и бойцы Чербула достигли пространства, перекрываемого огнем со стен; теперь задние ряды турок редели от стрел и ядер, пускаемых в них из стеновых камнеметов и пищалей, передние — от сабель и копий обороняющихся. Натиск стал ослабевать, и защитники еврейского квартала смогли без больших потерь уйти за калитку в главной стене, которую тут же закрыли тяжелой дверью и завалили обломками скал.

— Измена, сотник! — сказал Иосиф, еще тяжело дыша после рубки. — Бесермен провели потайным ходом сквозь восточный мыс.

— Кто?

— Это базилей уже знает, — усмехнулся оруженосец. — У предателя в городе есть дружки, нынче поплатятся и они.

Когда же на Крым пала ночь, на улицах Мангупа, освещаемая факелами, появилась мрачная процессия. Под пение заупокойных молитв вооруженные монахи вели два с половиной десятка людей с черными покрывалами смертников на головах, в тяжелых деревянных колодках на руках и ногах. Узники, измученные пытками и стреноженные дубовыми кандалами, еле брели.

В молчании феодоритов шествие проследовало по городу и приблизилось к лобному месту, где ждал уже мастер Даниил со своими помощниками.

Назавтра опять был штурм. Целый день, невзирая на потери, османы наседали со всех сторон на укрепления Мангупа, но феодориты неизменно отбивали их от своих стен.

И утром следующего дня османы, помолясь аллаху, приступили к новому предприятию.

После намаза саинджи начали сколачивать из бревен и толстенных досок странное сооружение, похожее на половину огромной бочки, разрезанной по своей продольной оси. Сверху все покрыли толстым слоем рогож, обильно смоченных водой. В передней торцовой стенке полубочки зияли рядом два круглых отверстия.

Отряд плечистых салагоров вошел в этот странный дом, и он стал медленно продвигаться вперед. Полубочка подошла к двум большим пушкам, накрыла их собой, и вскоре жерла обоих орудий показались в ее передних отверстиях-амбразурах.

— Улисс придумал троянского коня, — сказал в тишине Гастон де ла Брюйер. — Гедик-Мехмед измыслил мангупскую черепаху.

Деревянное чудище начало влезать по косогору вверх, медленно и упорно, пока не достигло дороги, поднимавшейся к воротам крепости. На его выгнутую спину падали огромные камни, в него стреляли пушки, но крепкие ребра могли выдержать любой удар: орудия Мангупа были слишком малы, чтобы пробить такой панцирь, ядра упруго отскакивали от покрытия, а стрелы с горящей паклей тут же с шипением гасли. Дубовая черепаха упрямо ползла к воротам. В сорока саженях она остановилась и, окутавшись белым дымом, выплюнула два ядра, попавшие почти в одну точку и вырвавшие в правой створке огромную круглую дыру. Затем с зловещей медлительностью стала подползать ближе.

Но тут в расселине скалы открылась дотоле спрятанная узкая дверца. И оттуда под предводительством молодого воина в золотистом кожаном шлеме выскочили молодцы с саблями и короткими копьями. Небольшой отряд с яростным боевым кличем устремился к чудовищу. Войку первым ворвался под деревянный свод черепахи и выбил ятаган из рук встретившего его янычара. Остальные турки, захваченные в расплох, почти не оказали сопротивления и были переколоты ножами феодоритов. Заклинив обе пушки, молодые охотники также стремительно отступили обратно, в свое подземное убежище. Дождь пуль и стрел, которым провожало их оттоманское войско, не нанес храбрецам урона.

Турки подняли со всех сторон яростную пальбу. К командующему поскакали нетерпеливые беки, требуя приказа к немедленному штурму. Гедик-Мехмед слушал их спокойно, не меняя выражения окаменевшего лица.

— Ступайте, мои львы, по своим местам, — невозмутимо проронил он наконец. — Кяфирам все равно не уйти от кары.

Беспорядочная стрельба была тут же прекращена. И вскоре, прикрываясь щитами, к застывшей на древнем шляху черепахе бегом двинулся многочисленный турецкий отряд. Осыпаемые камнями и стрелами из крепости, теряя людей, османы все-таки добрались до своего деревянного чудища и скрылись в нем.

Около трех часов в долине перед Мангупом царила тишина, как вдруг раздались два слитных пушечных выстрела, и новые ядра ударили в уже залатанные ворота твердыни, из которых во все стороны брызнули щепки. Черепаха ожила: искусные оружейники-джебеджи расклинили оба орудия. Движение диковинного зверя возобновилось.

— Дозволь еще, мой базилей, — попросил Войку, стоявший рядом с князем и мессером ди Негроне на выступе городской стены близ ворот. — На этот раз…

— На этот раз вас ждут и перебьют, как воронят, — усмехнулся Палеолог. Нет, теперь мы используем другое средство.

Панцирная черепаха подходила к месту, где дорога теснее всего прижималась к крепостной скале. Князь Александр дал знак, и двое воинов поднесли к зубчатому парапету массивный запечатанный кувшин, вмещавший, неверно, не менее ведра жидкости. Многие на стенах недоумевали: уж не хочет ли базилей угостить бесерменов вином из своих подвалов. Но то был нектар совсем иного сорта, чем знаменитые красные вина Мангупа.

Дюжие мастера-кожевники, примерившись, раскачали кувшин и с силой бросили его вниз, на выпуклый горб турецкой черепахи. И все невольно отпрянули от зубцов: над ущельем, выше стен и башен крепости взметнулся столб белого огня. Потом пламя упало, и бросившиеся к бойницам воины увидели устрашающую картину. Над местом, где распласталось грозное осадное сооружение осман, клубился