величественный астролог. Бежит вприпрыжку юродивый. Несется сломя голову воришка, а за ним — обкраденный, а следом — добрые горожане, всегда готовые встать за правду. Брашов двигался и дышал под ласковым ветром с гор.

Войку жил уже почти месяц в Брашове, когда в городе случилось удивительное событие. Старый конь местного валаха, возчика Жосула, внезапно погнался за соседской кобылой. Последняя от неожиданности поскакала от него во весь опор куда глаза глядят. Хозяин четвероногого кавалера, предвидя для себя ущерб, помчался следом, вопя на родном языке: «Ал дракулуй кал!».[58] Обе лошади, опрокидывая на всем скаку тележки, лотки и людей, сея вокруг ужас, с чудовищным грохотом, сопровождаемые отчаянными криками, понеслись через весь город. Неверно поняв вопли злополучного владельца коня, бравые бюргеры в сотни глоток заорали «Дракула!»; им казалось, что кровожадный князь со своими головорезами ворвался уже в столицу и приступил к резне. Лавина паники, направляемая белой кобылой золотаря, ворвалась на другой брашовский рынок, где, наделав немало бед, наконец утихомирилась.

За этим дивным дивом на одной из площадей наблюдал, от души смеясь, статный всадник, в серебристом плаще, окруженный дюжиной пышно разодетых приятелей. ТО был сам бывший государь Влад, по прозвищу Цепеш, действительно оказавшийся в городе в тот бедственный час.

Таков был вольный Брашов, приютивший Войку и Роксану после побега из Молдовы. Община, откуда в Молдавию и Мунтению, Венгрию и Польшу, в Крым и по всем Балканам привозили все, что нужно воину для битвы, священнику — для служения богу, женщине — для покорения мужской половины человечества, вельможе — для блеска в свете и на пиру. Державшая поэтому нити от сердец и кошельков князей и знати, купцов и мастеровых, воевод и клириков. И умевшая за эти нити дергать с неизменной пользой для себя. Презирая, может быть, в душе этих сукновалов и аршинников, короли и владетельные князья, повелители держав называли брашовян в своих письмах друзьями и даже братьями, заискивали и льстили им, клялись в приятельстве и любви.

Княжну Роксану в Брашове называли Ксенией. Госпожой Ксенией, супругой его милости капитана Войку Чербула, она теперь значилась в списках первых людей столицы; среди брашовян один региментарий Германн знал, кто она на самом деле. Но прибытие княжны и ее мужа заметили. Пошли слухи: по одним она была внебрачной дочерью господаря Штефана, по другим — внучкой последнего византийского императора Константина. Чербул для досужих языков города был то княжьим сыном, то атаманом разбойников, то, наконец, патроном пиратского корабля или греком, решившим обосноваться на суше и зажить спокойной жизнью. Роксану в последнем случае объявили похищенной им дубровницкой княжной. Когда оба воскресным утром шли к литургии в правосланую церковь, построенную в Брашове Александром Добрым, люди приходили, чтобы на них поглазеть. Брашовские щеголи засматривались на благородную Ксению, когда она выходила из дому в сопровождении белокурой Гертруды, но приставать не смели: строгий вид приезжей дамы и мужественный облик супруга отбивали охоту к галантным похождениям. Однако кем бы ни была таинственная красавица, никто не сомневался в том, что это знатная и достойная дама.

Богатый и знатный господин Георг Зиппе, в доме которого они снимали квартиру, был главой одного из трех влиятельнейших родов Брашова. Владелец мастерских и складов, доходных домов и мельниц, имевший долю в нескольких торговых, меняльных и банковских конторах Брашова и других городах, Зиппе держал в руках торговлю кожей, мехом и изделиями из них на огромных торговых путях, по которым брашовские товары достигали самых отдаленных рынков и ярмарок. Состояние его давно стало истинно княжеским. Но умный сас не стал, подобно другим разбогатевшим негоциантам, добиваться баронского титула, заводить собственный двор. Поведением своим, всем образом жизни старый Георг — ему было далеко за пятьдесят — старался показать, что был и остается честным семиградским бюргером, и главное его достояние — добрая слава рачительного хозяина и надежного партнера в делах.

Пять комнат на втором этаже его просторного красивого дома близ речушки и заняли Войку с Роксаной. С ними поселилась Гертруда; кроме того, в трех комнатах для слуг на нижнем этаже заняли место оруженосец Переш и две немки, рекомендованные Чербулу полковником Германном, — кухарка Минна и камеристка Лотта.

Войку было еще странно видеть себя главой семьи, но любовь на крыльях несла его каждый день со службы домой. Чербулу нравилось смотреть, как Роксана хлопочет по хозяйству, помогая служанкам, следить за ее движениями, полными очарования и новой женственности. Румяная заря юности, далеко еще не угасшая в ее чертах, уже смешивалась с первыми бликами позолоты, накладываемой зрелостью.

Теплыми летними вечерами, выйдя на балкон, княжна обращала взоры к Востоку; там всходила луна, лежала родина — благородный Мангуп. Роксана шла к иконам и долго молилась — за оставленный в грозный час родимый город, за грешного дядю и всю семью.

Постепенно разговоры вокруг нового капитана и его жены начали стихать. К Роксане и Чербулу привыкли, они становились своими. К исходу месяца в городе знали: капитан Чербул — искусный воин и хороший командир. Брашовяне все приветливее брались за шапки, встречая его и жену.

Друзья часто навещали Роксану и Войку. Приходил Ренцо деи Сальвиатти; от прежнего ученого моряка мало что оставалось в подтянутом молодом синьоре в строгом черном одеянии, носившем на поясе принадлежности для письма. Ренцо вел в Брашове дела своего дяди, генуэзского торговца сукнами.

— Чего бы я не дал, поверь мне, Войку, — говорил генуэзец, — чтобы почувствовать под ногами качающуюся палубу галеи! Хоть пиратской, но настоящей! Как надоели мне здешние и иные торгаши с дядей моим во главе! Помнишь, как выплыли мы из бури, обманув свирепого Посейдона? Как подходили к славному Монте-Кастро?

Приходил еще в свободное время Клаус-аркебузир. Бравый саксонец с гордым видом шел прямо на кухню, над которой феодоритка Гертруда забрала полную власть. И однажды, услышав невольно их разговор, Войку понял, что дело у того продвигается неплохо.

— В иной земле, — говорил важно немец, — Клауса приняли бы как великого воина и запросто назначили сотником. В войске короля или герцога, не у таких простолюдинов и скупердяев, как эти брашовяне. Да вот, служу у них… И все — из-за синих глаз, взявших меня в плен…

— Я-то думала, — лукаво отвечала готская девушка, — остался ты здесь, дабы не расставаться с нашим капитаном, который спас тебе жизнь.

— Я — вечный должник господина капитана, — с чувством подтверждал Клаус. — Только между нами, солдатами, иные расчеты, не такие, как в лавке или шинке. Долг крови оплачивается кровью, за жизнь отдают жизнь. Отдать кровь до капли за его милость капитана Войку для Клауса, поверь, было бы счастьем. Но Клаус не дурак. Клаус уже не мальчик, пора и о семейном гнездышке подумать. Тем более — если есть для него на примете хозяюшка с синими глазками… Скажи, милая Трудхен, откуда у тебя такие глазки, синее, пожалуй, чем у девушек Саксонии?

— У нас, на великом острове, все синее, — мечтательно отвечала молодая феодоритка, подпирая щеку рукой. — Небо и горы, леса и сады, святые монастыри на вершинах… Потому, что синее море — рядом, откуда ни глянь…

Тогда бравый Клаус касался заветного — припрятанных на родине флоринов, присмотренной на бойком месте доходной корчмы. И окороков да колбас, дивно прокопченных и подрумяненных, которые будут свисать в той корчме с потолка. И бочек с добрым саксонским пивом. И детушек, которые с божьего благословения, пойдут в свой черед. В подтверждение серьезности своих намерений Клаус с грохотом бухался на колени.

— Сейчас же встать! — приходила в ужас добродетельная Гертруда. — А то увидит госпожа! — Девушка знала, что бравый Клаус побаивается суровых очей благородной Ксении. — Откуда ты на мою голову взялся, такой прыткий? Почему решил, что должен на мне жениться?

— Ты — моя судьба, — отвечал Клаус, степенно поднимаясь с колен. — Я ходил к астрологу, отдал ему целый талер. Он мне все сказал.

Разговор переходил к незримым высшим силам, касался суеверий и веры. Выплывало вновь то