замедленность его движений объяснялась, скорее, усталостью, чем флегматичным характером.

– Но послушай, Клер, я только хотел сказать… – Он наклонился, чтобы чмокнуть Джейн в щеку. – Какой ужасный день, дорогая, – пожаловался он. – Эти полицейские облепили Клер буквально как пиявки. Может быть, тебе удастся объяснить своей дочери, что… – Заметив Джин, он оборвал себя на полуслове и резко выпрямился. Джин встала.

– Добрый вечер, сэр, – сказала она. – Я уже ухожу.

– А это кто такая? – прорычала Клер сквозь зубы.

– Это мисс Берчилл из музея, – объяснила Джейн. – Она расспрашивала меня о Кеннетте Ловелле.

– Господи, этого только не хватало!… – Клер резко откинула голову назад и рухнула на один из двух стоящих в комнате диванов.

– Я профессиональный историк, изучаю жизнь мистера Ловелла, – пояснила Джин, главным образом для Маккойста, который, остановившись возле бара, наливал себе виски в хрустальный стакан.

– Вот как? – хмыкнул адвокат. – В такой час?

– Оказывается, его портрет висит в каком-то врачебном обществе, – сообщила Джейн дочери. – Ты об этом знала?

– Конечно, черт побери! Портрет Ловелла висит в музее Хирургического общества Эдинбурга. – Клер повернулась к Джин. – Так вы оттуда?…

– Нет, я из Музея истории… – попыталась объяснить Джин, но Клер не дала ей договорить.

– В общем, дамочка, откуда бы вы ни были, вам пора сваливать, – заявила она. – Меня едва не засадили за решетку, так что нам сейчас не до вас…

– Не смей так разговаривать с гостями! – внезапно взвизгнула Джейн, с неожиданным проворством вскакивая с дивана. – Джек, скажи ей!…

– Послушайте, мне действительно пора… – повторила Джин, но ее слова утонули в яростном трехстороннем споре.

– Ты не имеешь права!

– Черт побери, можно подумать, это тебя допрашивали несколько часов!…

– Это не оправдание, чтобы!…

– Неужели даже в собственном доме мне не дадут спокойно выпить стаканчик виски?!

Они, похоже, даже не заметили, как Джин открыла дверь и вышла из комнаты, бесшумно прикрыв ее за собой. Спустившись на цыпочках по застланной толстым ковром лестнице, она открыла входную дверь так тихо, как только смогла, и выскользнула на улицу. Только здесь она осмелилась перевести дух. Шагая прочь, Джин обернулась на окно гостиной на втором этаже, но портьеры на нем оказались задернуты. Стены домов в этом районе были такими толстыми, что не пропускали никаких звуков – совсем как в палатах для буйнопомешанных… и у Джин было такое чувство, словно именно из такой палаты ей только что удалось вырваться.

Да уж, темперамента Клер Бензи было не занимать!…

Наступило утро среды, но Раналд Марр так и не объявился. Его жена Дороти даже позвонила в «Можжевельники», но личный секретарь Джона Бальфура без обиняков объяснила, что семья готовится к похоронам и что в данный момент она считает невозможным беспокоить мистера или миссис Бальфур.

– Вы ведь понимаете – они потеряли единственную дочь, – надменно добавила секретарь.

– А я потеряла своего единственного гребаного мужа, ты, сука!… – отрезала миссис Марр.

Она почти сразу пожалела о своих словах – в конце концов, за свою взрослую жизнь она еще никогда не ругалась подобным образом, но извиняться было поздно: личный секретарь Джона Бальфура положила трубку и предупредила остальной персонал ни под каким видом не принимать никаких звонков миссис Марр.

В этот день в «Можжевельниках» собрались родственники и многочисленные друзья семьи Бальфуров. Те, кто жил достаточно далеко, приехали еще накануне и переночевали в усадьбе, благо места было вполне достаточно. Теперь гости скитались по коридорам в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за завтрак. Увы, бессменная повариха «Можжевельников» миссис Долан, в былые времена удивлявшая гостей своим мастерством и изобретательностью, решила, что в такой день горячая пища вряд ли будет уместна, поэтому проголодавшимся гостям не указывал путь даже запах жарящейся яичницы с беконом, свежевыпеченных булочек и кеджери с рыбой. В столовой подавали только овсянку из пакетиков, конфитюры и варенье. Последние, впрочем, были домашнего изготовления, но среди них отсутствовало «фирменное» варенье миссис Долан из черной смородины и яблок. Это варенье Филиппа обожала с детства. Едва начатая банка этой божественной амброзии стояла на полке в кладовой, но миссис Долан отказалась угощать этим вареньем гостей, потому что «сама Филиппа ела его в один из своих последних приездов домой».

Именно так миссис Долан заявила своей дочери Катрионе, которая утешала мать, подавая ей один за другим бумажные носовые платки. Кто-то из гостей, которого послали спросить, нельзя ли получить хотя бы кофе и молоко, заглянул было в кухню, но сразу же испуганно отпрянул – ему еще никогда не приходилось видеть грозную миссис Долан в таком плачевном (в буквально смысле слова) состоянии.

Мистер Бальфур в библиотеке втолковывал жене, что он «не потерпит на кладбище никаких придурков полицейских».

– Но, Джон, они ведь так много работали, так старались, – возражала миссис Бальфур. – И потом, они специально попросили разрешения… Уж конечно, они могут прийти; я думаю, у них на это не меньше прав, чем у… – Она не договорила.

– Чем у кого? – Голос Джона Бальфура неожиданно прозвучал совсем не сердито, но как-то очень холодно и отстранено.

– Ну, – сказала его жена, – все эти люди, которых мы почти не знаем…

– Ты имеешь в виду моих знакомых?… Но ведь ты столько раз встречалась с ними на приемах, на других мероприятиях… Господи, Джеки, они же просто хотят выразить нам сочувствие!

Жаклин кивнула, но ничего не сказала. После похорон в «Можжевельниках» должен был состояться ленч «а-ля фуршет», на который кроме близких родственников были приглашены коллеги и клиенты Джона – общим числом около семидесяти человек. Жаклин хотелось, чтобы поминки были более скромными (и чтобы их можно было устроить в обеденном зале), но Джон настоял на своем. В результате им пришлось заказывать складной шатер, который установили на лужайке за домом. Крупная эдинбургская фирма – которой, несомненно, руководил один из клиентов банка – взяла на себя поставки всего необходимого к столу. Теперь представитель поставщика суетился возле раскинувшегося на заднем дворе шатра, следя за разгрузкой столов, скатертей, посуды, столовых приборов и продуктов, которые доставлялись в небольших, юрких фургонах.

До сих пор Жаклин удалось одержать только одну победу – она сумела добиться, чтобы среди приглашенных были не только коллеги мужа, но и друзья самой Филиппы. Этого требуют приличия – таков был ее главный аргумент, и Джон в конце концов уступил. Приличия приличиями, но видеть на поминках Дэвида Костелло, которого она недолюбливала, Жаклин не хотелось. Больше того, его нужно было приглашать вместе с родителями, а она и Джон презирали эту семью. Ей оставалось только надеяться, что Томас и Тереза Костелло не смогут прийти или не станут слишком задерживаться.

– Впрочем, нет худа без добра, – бормотал себе под нос Джон Бальфур, совершенно забыв о присутствии жены. – Такие вещи… они всегда заставляют клиентов сплотиться вокруг банка. Да и потом им будет труднее перейти в другой банк…

Услышав эти слова, Жаклин Бальфур встала с кресла, хотя ноги у нее тряслись и подгибались.

– Ты с ума сошел, Джон!… – воскликнула она. – При чем тут твой бизнес?! Ведь мы хороним нашу дочь!… Я не допущу, чтобы Флип стала залогом в твоих коммерческих сделках!

Джон Бальфур бросил взгляд на дверь и, убедившись, что она плотно закрыта, повернулся к