он отдал, чтобы и те и другие перестали отравлять ему жизнь своей досужей суетой! Причины столь утомивших его передряг были ему глубоко безразличны; он желал одного: жить спокойно. Мир дона Хайме – его неприкосновенная собственность, а любители пошуметь пусть себе катятся к дьяволу.

Где-то вдалеке раздался гром, по улицам пронесся яростный порыв ветра. Дон Хайме нагнул голову и, придерживая рукой шляпу, ускорил шаг. Через несколько минут хлынул проливной дождь.

Вода мгновенно пропитала синее сукно формы и крупными каплями стекала по лицам солдат, по-прежнему стоявших в карауле на углу улицы Постас. Чтобы не промокнуть насквозь, они жались к стенам домов, и вид у них был смиренный и робкий, а грозные штыки доставали почти до кончика носа. Спрятавшись в подъезде, лейтенант покуривал дымящуюся трубку и глядел на лужи.

***

Несколько дней дождь бурными потоками заливал город. Сидя в своем кабинете над книгой, освещенной тусклым светом масляного фонаря, дон Хайме слушал беспрерывные раскаты грома. Тьму бороздили молнии, ослепительные белые вспышки призрачно освещали стены соседних домов. По крыше барабанила вода, и дон Хайме поставил пустые жестянки под тяжелые капли, монотонно падающие с потолка. Он рассеянно листал книгу. Внезапно его взгляд задержался на цитате, которую он сам подчеркнул карандашом несколько лет назад:

...Все его чувства достигли напряжения, которого он не ведал ранее. Он познал самые разные проявления жизни; умер и воскрес, любил до самозабвения и был навсегда разлучен со своей возлюбленной. И вот к рассвету, когда первые робкие лучи рассеяли сумрак, в его душе воцарился мир, и забытые образы предстали перед ним ярко и отчетливо...

Не отрывая палец от строки, он печально улыбнулся. Казалось, слова эти были посвящены не человеку по имени Генрих фон Офтердинген, а ему самому. Отрывок удивительно точно отражал суть его давних переживаний, это было описание его сокровенного опыта. Однако в последние недели что-то неуловимо изменилось. Душевный покой, яркие и отчетливые образы, созерцаемые с такой любовью, неожиданно исчезли в бурном водовороте, безжалостно разрушавшем спокойную ясность, в которой он мечтал прожить остаток своих дней. В его существование проникло что-то новое, таинственное и тревожное. Его мучили неведомые доселе вопросы, и ответ на них ускользал. Что все это значит, чем завершится – оставалось для него загадкой.

Он захлопнул книгу и яростно отшвырнул ее прочь. Охваченный тоской, он думал о своем ужасающем одиночестве. Глаза фиалкового цвета манили, настойчиво звали его куда-то в неведомое, куда – он не знал; вспоминая их таинственный зов, он вздрагивал, чувствуя темный иррациональный ужас. Но самым пугающим было другое: его старую, усталую душу лишили мира.

***

Он проснулся в предрассветных сумерках. Спал он последнее время плохо; сон был тревожным и неглубоким. Он умылся, привел себя в порядок и положил на стол рядом с зеркалом и умывальным тазиком, наполненным горячей водой, футляр с бритвой. Затем он, как обычно, тщательно намылил щеки, усердно массируя их пальцами. Подровнял усы старыми серебряными ножницами и расчесал влажные седые волосы костяным гребнем. Взглянув на себя в зеркало, он остался вполне доволен, неторопливо оделся и повязал на шею черный шелковый галстук. Из трех летних костюмов, висевших в его платяном шкафу, он выбрал бежевый будничный костюм из тонкой шерсти; надевая длинный вышедший из моды сюртук, он превращался в пожилого денди начала века. Брюки внизу затерлись от многолетней носки, но сюртук сохранился великолепно. Он достал чистые носовые платки, выбрал самый нарядный и, спрыснув его одеколоном, положил в карман. Перед самым выходом он надел сюртук и сунул под мышку футляр с рапирами.

Денек выдался серый, в воздухе опять пахло грозой. Дождь лил всю ночь; в больших лужах посреди улицы отражались фасады домов и свинцовое небо. Он приветливо поздоровался с консьержкой, которая шла ему навстречу, неся в руках корзину, полную снеди, пересек улицу и направился в скромное маленькое кафе на углу, где он обычно покупал себе на завтрак несколько пончиков с шоколадом. Он сел за свой столик в глубине кафе под слепым стеклянным шаром незажженного газового фонаря. В девять утра посетителей было мало. Валентино, хозяин кафе, принес ему пончики и шоколад.

– Газет сегодня нет, дон Хайме. Из-за всех этих беспорядков их пока не приносили. И боюсь, что не принесут.

Дон Хайме пожал плечами. Отсутствие газет не слишком его опечалило.

– Что нового? – поинтересовался он из вежливости.

Хозяин кафе вытер руки о засаленный передник.

– Говорят, маркиз де Новаличес стоит со своей армией в Андалусии и со дня на день выступит против бунтовщиков... Кордова сперва присоединилась к общему мятежу, а на следующий же день, едва ей пригрозили правительственные войска, сдалась. Многое пока не ясно, дон Хайме. И остается только гадать, чем все это кончится.

Позавтракав, дон Хайме вышел на улицу и направился к дому маркиза. Он не знал, захочет ли Луис де Аяла заниматься фехтованием, пока в Мадриде царит такая обстановка. Но нарушить обещание и не прийти в назначенный час маэстро не мог. В худшем случае прогулка оказалась бы напрасной. Дон Хайме опаздывал и, боясь, что его задержит какой-нибудь знакомый, взял извозчика возле одной из арок на площади Майор.

– Дворец Вильяфлорес, – приказал он.

Извозчик щелкнул хлыстом, и две тщедушные лошаденки уныло тронулись с места. Солдаты по-прежнему стояли на углу улицы Постас, но лейтенант куда-то исчез. Перед зданием Почтамта жандармы лениво разгоняли столпившихся зевак. Служащие, над чьими головами вечно висел дамоклов меч увольнения, чувствовали себя неуверенно: их судьбы зависели от тех, кто будет править страной завтра.

Конные гвардейцы в треуголках и плащах, дежурившие накануне вечером на улице Карретас, исчезли. Дон Хайме увидел их чуть позже: они патрулировали участок между зданием конгресса и фонтаном Нептуна. У всех до единого были черные нафабренные усы, на бедре висела шпага. Они поглядывали на прохожих мрачно и надменно; гвардейцы, в отличие от многих, не беспокоились о завтрашнем дне: кто бы ни пришел к власти, они точно так же будут охранять общественный порядок. Правительство менялось и раньше, на смену «прогрессистам» 46 приходили «модерадос», но им, солдатам Гражданской гвардии, отставка не грозила.

Удобно устроившись на сиденье повозки, дон Хайме рассеянно созерцал городскую панораму. Однако, подъезжая ко дворцу Вильяфлорес, он вздрогнул и тревожно высунулся в окошко. Перед домом маркиза царило необычайное оживление. У входа дежурили гвардейцы, на улице собралась целая толпа. В основном это были жильцы соседних домов самого разного социального положения да уличные зеваки. Любопытные влезали на изгородь, пытаясь разглядеть сверху, что делается в саду. Суета притягивала уличных торговцев, и теперь они расхаживали возле неподвижно стоявших экипажей, призывая покупателей.

Тревожные предчувствия охватили дона Хайме. Он расплатился с извозчиком и поспешно направился к воротам, с трудом пробираясь сквозь толпу. Охваченные жадным любопытством люди отчаянно толкали друг друга, всем хотелось получше разглядеть происходящее.

– Это просто ужасно. Ужасно, – бормотали почтенные домохозяйки и испуганно крестились.

Седовласый человек в сюртуке и с тростью в руке поднялся на цыпочки, глядя поверх голов. Державшая его под руку дама с нетерпением ждала новостей.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату