– Это всего лишь бумаги, но для меня они жизненно важны. Наверное, это прозвучит высокопарно, но я могу их доверить очень немногим. Вы должны хранить их у себя дома в надежном месте до тех пор, пока я не обращусь к вам снова. Они лежат в конверте, заклеенном сургучом и скрепленном моей печатью. Дайте мне слово чести, что не будете интересоваться их содержанием и сохраните мою просьбу в тайне.
Дон Хайме нахмурился. Поведение маркиза казалось в высшей степени странным, но прозвучали два заветных слова: «честь» и «доверие»; значит, вопрос был решен.
– Даю вам слово.
Маркиз улыбнулся, внезапно смягчившись.
– В таком случае, дон Хайме, я у вас в огромном долгу.
Дон Хайме погрузился в размышления. Имеют ли отношение эти бумаги к Аделе де Отеро? Вопрос жег ему язык, но он сдержался. Маркиз доверился ему как честному человеку, и этого было более чем достаточно. Когда-нибудь он расскажет дону Хайме все.
Маркиз тем временем достал из кармана роскошный кисет из русской кожи и извлек оттуда гаванскую сигару. Он протянул кисет дону Хайме, но тот вежливо отказался.
– Напрасно, – произнес маркиз. – Это настоящие гаванские сигары. Пристрастие к ним я унаследовал от моего покойного дядюшки Хоакина. Разве сравнишь с ними зловонную дрянь, которая продается у нас в лавках?
Дон Хайме понял, что разговор окончен. В заключение он задал один- единственный вопрос:
– Почему именно я, ваша светлость?
Луис де Аяла замер, не успев зажечь сигару, поднял глаза и посмотрел на дона Хайме.
– Очень просто, маэстро: вы единственный порядочный человек, которого я знаю.
И, поднеся спичку к сигаре, маркиз с удовольствием затянулся.
V. Атака с оппозицией
Мадрид, разморенный жарой уходящего лета, готовился к сиесте. Политическая жизнь столицы неторопливо текла в сентябрьском зное под свинцово-серыми облаками, изливавшими на город тяжелую летнюю духоту. Городские газеты намекали между строк, что генералы, высланные на Канарские острова, по-прежнему ведут себя тихо; опровергались слухи о том, что секретные щупальца заговора дотянулись до эскадры, которая, вопреки лживым сплетням, как и прежде, оставалась верной ее величеству. В Мадриде уже несколько недель не было ни одного волнения, – власти хорошенько проучили предводителей недавних народных восстаний, у которых теперь было полным-полно времени, чтобы поразмыслить о своем поведении в не слишком уютных стенах Сеутской тюрьмы.
Антонио Карреньо приносил на тертулию в кафе «Прогресс» свежие новости.
– Сеньоры, прошу минуту внимания. Из надежных источников мне стало известно, что дело движется.
Его встретил хор ядовитых насмешек. Обиженный Карреньо поднес руку к сердцу.
– Напрасно вы не верите мне, друзья...
Дон Лукас Риосеко заметил, что не верят они не его словам, а источнику сомнительных новостей, вот уже почти год предсказывающему самые невероятные вещи.
– На сей раз все очень серьезно, господа. – И головы собравшихся склонились над мраморным столиком, а Карреньо со своим обычным многозначительным видом по большому секрету сообщил:
– Лопес де Аяла 39 отправился на Канары, чтобы встретиться там с опальными генералами. А дон Хуан Прим, вообразите только, исчез из своего дома в Лондоне, и его местонахождение неизвестно... Подумайте, господа, что это значит!
На его слова откликнулся лишь Агапито Карселес:
– Это значит, что он собирается сыграть ва-банк.
Дон Хайме закинул ногу на ногу и задумался. Подобные разглагольствования наводили на него невыносимую скуку. Дрожащим от волнения голосом Карреньо продолжал рассказ, намекая на некие таинственные и невероятные события:
– Говорят, что графа Реусского видели в Лиссабоне: он был переодет лакеем. А Средиземноморский флот только и ждет его приезда, и тогда объявят всенародно.
– О чем объявят всенародно? – спросил простодушный Марселино Ромеро.
– Как о чем? О свободе, конечно. Послышался недоверчивый смешок дона Лукаса.
– Все это смахивает на романчик Дюма, дон Антонио. Ин-фолио 40.
Карреньо умолю старый зануда его раздражал. Агапито Карселес бросился на выручку приятелю и произнес пламенную речь, услышав которую дон Лукас побагровел.
– Настал момент занять место на баррикадах, сеньоры! – заключил он словами героя Тамайо-и-Бауса 41.
– Там и встретимся! – пробурчал раздраженный дон Лукас тоже не без театрального пафоса. – Вы по одну сторону баррикад, а я, разумеется, по другую.
– Как же иначе! Я никогда не сомневался, дон Риосеко, что ваше место – в рядах сторонников репрессий и обскурантизма.
– Да, и я этим горжусь!
– Нечем здесь гордиться! Достойная Испания – это Испания революционная, так и знайте. Ваша инертность выведет из себя любого патриота, дон Лукас!
– Что это вы так раскипятились?
– Да здравствует республика!
– Да ладно вам.
– Да здравствует федеральное правительство! Ура!
– Успокойтесь, любезный, успокойтесь. Фаусто! Еще гренок! Только поджарь их получше!
– Да здравствует власть закона!
– Единственный закон, который нужен этой стране, – это закон о свободе бегства отсюда!
Над крышами Мадрида прокатился гром. Чрево небес разверзлось, и на землю обрушился яростный ливень. По улице бежали пешеходы, стремясь найти убежище от дождя. Дон Хайме отхлебнул кофе, задумчиво глядя на струи воды, которые с яростью хлестали в оконные стекла. Кот вышел было на прогулку, но поспешно вернулся обратно: мокрый, взъерошенный, словно тощий призрак нищеты, он боязливо покосился на дона Хайме своими недобрыми лукавыми глазами.
