«Сен-Жак» он узнал, что и миледи спешно отбыла. Оба они уходили из его жизни, чтобы вернуться в те зыбкие миры, откуда и явились; они вновь стали вымышленными персонажами, которые, как фигуры на шахматной доске, передвигает чья-то рука. Что касается Ла Понте и девушки, то они так и сидели в номере. Ему, честно говоря, было наплевать на Ла Понте, но он сразу успокоился, увидев там девушку. Корсо подозревал – и боялся этого, – что потерял ее, как и других героев истории. Он кинулся к ней, схватил за руку, пока она тоже не растаяла в пыли библиотеки замка Менг, и потащил к машине. А Ла Понте с тревогой наблюдал эту сцену. Его они бросили – теперь он был лишь отражением в автомобильном зеркальце; несчастный Флавио стоял на дороге и понапрасну заклинал Корсо их старой и поруганной дружбой. Он не понимал, что происходит, и не осмеливался задавать вопросы. Утративший доверие и никому больше не нужный гарпунер, предатель, которого пускают по воле волн, дав галету и трехдневный запас воды: постарайтесь доплыть до Батавии, господин Блай[165]. Однако в самом конце улицы Корсо нажал на тормоз. Он сидел, держа руки на руле и глядя на освещенный фарами асфальт впереди; при этом испытующий взгляд девушки был прикован к его профилю. Но ведь и Ла Понте не был реальным персонажем, поэтому, тяжело вздохнув, Корсо дал задний ход и подобрал книготорговца, который за весь день и всю следующую ночь не проронил ни слова, пока его не высадили у светофора на какой-то мадридской улице. Он даже не возмутился, услышав от Корсо, что с рукописью Дюма должен распрощаться навсегда. Да и что, собственно, мог он на это сказать?

Корсо скользнул взглядом по холщовой сумке, лежавшей у девушки в ногах. Его, разумеется, не отпускало горькое чувство поражения, зудящее, как ножевой шрам на совести. Досадно от того, что он хоть и играл по правилам, legitime certaverit, но двигался в ложном направлении. Так что радость победы угасла в самый момент победы – неполной и сомнительной. Выдуманной. Все равно как если бы он сумел одолеть призраков, колотил кулаками по ветру или кричал в тишину. Видимо, поэтому Корсо с таким недоверием созерцал плывущий в тумане город, ожидая, пока он наконец опустится на твердую почву. И только тогда можно будет ступить в него.

Он слышал ритмичное и тихое дыхание девушки, прикорнувшей рядом. Видел обнаженную шею под курткой; потом протянул левую руку и убедился, что в ее пальцах мягко пульсировала жизнь. От девушки, как всегда, пахло юной плотью и лихорадочным жаром. Память и воображение помогли ему представить стройное с мягкими изгибами тело – до самых кончиков босых ног, рядом с которыми стояли белые теннисные тапочки и валялась его сумка. Ирэн Адлер. Он так и не узнал, как же ее на самом деле зовут; но помнил ее наготу в полумраке, линию бедер, вырезанную на фоне светящейся двери, полуоткрытые губы. Невыразимо красивая и безмятежная, сосредоточенная на собственной молодости и в то же время спокойная, словно тихая заводь, таящая в себе вековую мудрость. А в глубине светлых глаз, которые пристально смотрели на него из мрака, темное отражение самого Корсо – в сиянии света, похищенного у небес.

Теперь ее глаза снова наблюдали за ним – изумрудные под длинными ресницами. Девушка проснулась, сонно потянулась и потерлась щекой о его плечо; потом резко выпрямилась, покрутила головой и уставилась на Корсо.

– Привет, Корсо. – Куртка скользнула к ногам; белая футболка обтягивала великолепную упругую грудь, тело прекрасного юного животного. – Что мы тут делаем?

– Ждем, – он указал на город, словно паривший в густом речном тумане. – Пока он не станет реальным.

Она посмотрела в том же направлении, не сразу поняв смысл его слов. Потом спокойно улыбнулась.

– Может, ему никогда не суждено стать реальным.

– Значит, мы так и будем здесь стоять. В конце концов, место недурное… Мы – наверху, а внизу, у наших ног – ирреальный мир. – Он повернулся к девушке, чуть помолчал, а потом добавил: – «Она повела бы меня к славе, богатству, знанию. А я составил бы ее блаженство…»[166] Ты не собираешься предложить мне нечто подобное?

Улыбка девушки была полна нежности. Она задумчиво наклонила голову, затем подняла взор и посмотрела Корсо прямо в глаза:

– Нет. Я бедная.

– Знаю, как же. – Корсо не лгал, и ему не было нужды читать то, что было написано в прозрачной ясности ее глаз. – Твой багаж, тот вагон в поезде… Забавно. Я всегда верил, что где-то там, на краю радуги, у тебя хранятся несметные сокровища. – Он улыбнулся, словно открыл лезвие ножа – того, что лежал у него в кармане. – Мешок с золотом, как у Петера Шлемиля[167], и тому подобное.

– Ты ошибаешься, – теперь она упрямо сжимала губы, – все, что у меня есть, – это я сама.

Что тоже было правдой, и Корсо знал о том с самого начала. Она никогда не врала. Простодушная и мудрая, верная и влюбленная девушка, пустившаяся в погоню за тенью.

– Вижу, вижу. – Он покрутил в воздухе рукой, как будто писал воображаемой ручкой. – А ты не предложишь мне поставить подпись под каким-нибудь договором?

– Договором?

– Да. Пактом, как говорили прежде. Теперь это называют договором, и он должен быть плотно заполнен мелкими буквами, так? «В спорном случае стороны решают разногласия в судебном порядке…» Смешно! Хотелось бы мне знать, какой суд занимается такими делами, как наше.

– Не говори глупостей.

– Почему ты выбрала именно меня?

– Я свободна. – Она грустно вздохнула, будто успела дорого заплатить за право на эти слова. – И могу выбирать. Выбирать может каждый.

Корсо пошарил в карманах плаща в поисках мятой пачки. Там осталась только одна сигарета; он достал ее и нерешительно повертел, но до рта так и не донес, а сунул обратно в пачку. На случай, если позднее ему захочется курить больше, чем сейчас. Наверняка захочется.

– Ты ведь с самого начала знала, – сказал он, – что это две никак не связанные между собой истории. Поэтому тебя не волновала рукопись Дюма… А миледи, Рошфор, Ришелье – к ним ты относилась как к участникам карнавала. Теперь я понимаю твое странное безразличие; наверно, ты чудовищно скучала. Перелистывала «Мушкетеров», пока я забавлялся этой головоломкой…

Она смотрела через ветровое стекло на затянутый голубым туманом город. И начала было поднимать руку в знак протеста, но передумала, и рука снова опустилась, как будто то, что она хотела сказать, не имело никакого значениям.

– Я могла всего лишь сопровождать тебя, – ответила она после паузы. – Каждому положено проделать некий путь в одиночестве. Ты никогда не слыхал о свободе воли?.. – Она грустно улыбнулась. – Кое-кто платит за это непомерно высокую цену.

– Но ведь ты не всегда держалась в стороне. В ту ночь на берегу Сены… Почему ты помогла мне в схватке с Рошфором?

Он увидел, как она тронула холщовую сумку босой ногой.

– Он хотел завладеть рукописью Дюма, но ведь там же находились и «Девять врат». Надо было избежать нелепых осложнений. – Она пожала плечами. – К тому же мне не понравилось, что он тебя бьет.

– А в Синтре? Ведь это ты сообщила мне о том, что случилось с Фаргашем.

– Конечно. Там дело шло о книге.

– А ключ к встрече в Менге…

– Я ничего не знала; просто прочла роман и сделала выводы.

Корсо раздраженно скривился:

– А я считал вас всеведущими.

– Ты ошибаешься. – Теперь она смотрела на него гневно. – И я не понимаю, почему ты, обращаясь ко мне, пользуешься множественным числом. Я уже давно одна.

Века, с уверенностью подумал Корсо. Века одиночества; в этом он не сомневался. А ведь он обнимал ее нагое тело, окунался в прозрачную ясность глаз. Он был внутри этого тела, упивался нежной кожей, ловил губами слабое биение жилки на шее, слышал тихие стоны – испуганная девочка или падший ангел,