оконное стекло. Смех у нее был звонкий и чистый, как у мальчишки, – под стать короткой стрижке и сияющим зеленым глазам.

– Таких поездов больше не бывает, – бросил он.

– Понятное дело…

Мимо яркой вспышкой промчались сигнальные огни. Потом пробежала пустынная, плохо освещенная платформа какой-то станции, но прочитать название они из-за скорости не успели. Луна продолжала свое восхождение и время от времени резко выщелкивала то расплывчатые силуэты деревьев, то очертания крыш. Она словно неслась параллельно поезду, мчалась с ним наперегонки – безумно и бесцельно.

– Как вас зовут?

– Корсо. А вас?

– Ирэн Адлер[74].

Он оглядел ее сверху вниз, и она без тени смущения выдержала его взгляд.

– Это не имя.

– Корсо – тоже не имя.

– Ошибаетесь. Я – Корсо. Человек, который бежит[75].

– Меньше всего вы похожи на человека, который бежит. Скорее, вы человек, которого трудно заставить сдвинуться с места.

Он еле заметно наклонил голову и, не ответив, принялся разглядывать босые ноги девушки на ковровом покрытии. Он чувствовал на себе ее изучающий взгляд и – чего с Корсо почти никогда не случалось – ощутил признаки смущения. Слишком молодая, подумал он. Слишком привлекательная. Он машинально поправил сползшие на нос очки и решил, что пора топать к себе в купе.

– Счастливого пути!

– Спасибо.

Он сделал несколько шагов.

– Может, мы еще встретимся, там, когда приедем, – услышал он голос за спиной.

– Кто знает!

Трудно поверить, но в купе возвращался уже совсем другой Корсо. Что-то тревожно заныло в груди, Великая Армия увязала в русских снегах, пепел московского пожара лежал под подошвами его сапог. Он не мог расстаться с ней просто так и повернулся на каблуках. И улыбнулся улыбкой смертельно уставшего волка.

– Ирэн Адлер, – повторил он с таким видом, будто силился что-то вспомнить. – «Красная комната»?

– Нет, – невозмутимо ответила она, – «Скандал в Богемии»… – Теперь и она улыбнулась, и взгляд ее прочертил изумрудную линию в полутьме коридора. – «Эта женщина», дорогой Ватсон.

Корсо хлопнул себя ладонью по лбу, словно наконец-то до него дошло.

– Элементарно, – сказал он. И окончательно поверил в то, что они непременно встретятся снова.

В Лиссабоне Корсо пробыл меньше пятидесяти минут – ровно столько, сколько понадобилось, чтобы доехать от вокзала Санта Аполония до вокзала Россио. А через полтора часа он уже шагал по перрону Синтры. Небо покрывали низкие облака, в которых растворялись верхушки печальных серых башен замка «Да Пена». Такси он поблизости не обнаружил и пешком поднялся к маленькой гостинице, расположенной напротив Национального дворца с двумя большими трубами. Дело было в среду, в десять часов утра, и на площади он не увидел ни туристов, ни автобусов; и потому в гостинице для него сразу нашлась комната с отличным видом: густая зелень разных оттенков, из которой выныривали крыши и башни старых вилл, окруженных одичавшими вековыми садами.

Корсо принял душ, выпил кофе, потом поинтересовался, как ему отыскать виллу «Уединение», и горничная объяснила, что надо подняться вверх вон по той дороге. На площади такси тоже не было, зато стояла пара лошадей с колясками. Корсо немного поторговался и вскоре уже катил под каменными кружевами башни Регалейра. Цоканье копыт гулко отдавалось в нишах затененных каменных стен, и эхо скользило по поверхности воды в узких каналах и ручьях, плутало в зарослях плюща, который густо обвивал каменную кладку, оконные решетки, стволы деревьев, устланные мхом лестницы и старинные изразцы заброшенных вилл.

И тут Корсо увидел виллу «Уединение» – здание, построенное, скорее всего, в XVIII веке, четыре трубы на крыше, желтый выцветший фасад, покрытая потеками и пятнами штукатурка.

Корсо вышел из коляски и некоторое время постоял, осматриваясь по сторонам, прежде чем открыть решетчатую калитку, по обе стороны которой на гранитных столбах высились два бюста из серо-зеленого, но теперь затянутого плесенью камня. Первый безусловно изображал женщину; второй, по всей видимости, был двойником первого, но его густо увил вездесущий и нахальный плющ, словно возжелав срастись с каменными чертами.

Направляясь к дому, Корсо вслушивался в шелест сухих листьев под ногами. Вдоль дорожки рядом с пустыми пьедесталами валялись мраморные статуи, почти все разбитые. Сад выглядел совершенно запущенным, буйная поросль захватила скамьи и беседки, а с металлических решеток на покрытые мхом камни сыпалась ржавчина. Слева притаился небольшой заросший пруд, а фонтан, украшенный разбитыми изразцами, приютил толстощекого ангелочка с пустыми глазницами и обрубленными руками – он спал, опустив голову на книгу, а из его приоткрытого рта сочилась тоненькая струйка воды. Все было овеяно бесконечной печалью, и Корсо невольно заразился ею.

Вилла «Уединение», вздохнул он. Название вполне подходящее.

По каменной лестнице он добрался до двери и поднял глаза. Над его головой висели солнечные часы с римскими цифрами, но теперь они времени не показывали. Над часами он прочитал: «Omnes vulnerant, postuma necat». Все ранят, перевел он, последняя убивает.

– Вы явились кстати, – сказал Фаргаш. – Как раз к началу церемонии.

Корсо, слегка смутившись, пожал ему руку. Виктор Фаргаш был таким же высоким и худым, как знатные сеньоры на картинах Эль Греко; настолько худым, что казалось, будто тело его может двигаться под толстым шерстяным свитером, не соприкасаясь с ним, как черепаха внутри своего панциря. Корсо сразу заметил усы, подстриженные с геометрической точностью, брюки с пузырями на коленях, ботинки – старомодные, стоптанные, но начищенные до блеска. Потом он обвел взором голые стены и потолки, с которых от сырости осыпалась роспись, оставляя темные проплешины.

Фаргаш взглянул на гостя сверху вниз.

– Надеюсь, вы не откажетесь от рюмки коньяка, – сказал он наконец, словно подвел итог внутренним сомнениям, и, слегка прихрамывая, двинулся по коридору, ни разу не оглянувшись, чтобы убедиться, что гость следует за ним. Они миновали ряд комнат, тоже пустых, где по углам грудилась поломанная мебель. С потолка на проводах свисали пыльные лампочки, а то и пустые патроны.

Жилой вид имели лишь две комнаты, соединенные раздвижными дверями с гербами на стеклах; через открытые створки были видны голые стены и прямоугольные пятна на старых обоях – там, где когда-то висели картины, а также очертания давно исчезнувшей мебели, ржавые гвозди, подставки для несуществующих ныне ламп. Над печальным запустением раскинулся расписанный потолок – небесный свод, затянутый тучами, в центре которого было изображено жертвоприношение Авраама: покрытый трещинами старый патриарх заносит нож, чтобы заколоть белокурого мальчика, но руку его останавливает ангел с огромными крыльями. Под фальшивым небесным куполом располагалась застекленная дверь, она вела на террасу и в заднюю часть сада; стекла были грязными, а кое-где даже заменены картонками.

– Милый домашний очаг! – сказал Фаргаш.

Ирония прозвучала не слишком убедительно. Корсо подумал, что хозяин дома слишком часто прибегал к ней и в конце концов сам перестал верить в нужный эффект. По-испански он говорил с сильным португальским акцентом, двигался Фаргаш очень неспешно, как человек, полагающий, что у него впереди целая вечность. Хотя, вероятно, причиной тому была больная нога.

– Коньяк, – повторил он, уйдя в себя и с трудом припоминая, что же их обоих сюда привело.

Корсо сделал неопределенный, но скорее все-таки утвердительный жест, которого Фаргаш не заметил. На другом конце просторной комнаты высился огромный камин, там лежало несколько поленьев, но огонь не горел. Тут же стояли два непарных кресла, стол, буфет, керосиновая лампа, два канделябра со свечами, лежала скрипка в футляре и еще какие-то мелочи. Но на полу, на старинных коврах, выцветших и обветшавших, подальше от окон и от свинцового света, который сквозь них пробивался, в строгом порядке