— Я не знаю, что именно случилось. Однажды Алекс надолго исчезла. А когда снова появилась, все было кончено. Она не сказала мне больше ни слова. Потом мои родители переехали, мы расстались, и больше я ее никогда не видела.
— Когда это произошло?
— Вряд ли я смогу вспомнить… все это было так давно… В конце года… кажется, восемьдесят девятого. Нет, не помню точно…
56
Камиль продолжал слушать, сидя в углу кабинета. Одновременно он рисовал — как всегда, по памяти. Алекс, тринадцатилетняя, на лужайке перед домом в Нормандии, и Ренетта — они обнимали друг друга за талию, держа в руках пластиковые бутылки с газировкой. Камиль пытался в точности передать улыбку с фотографии. И особенно взгляд. Этого ему больше всего не хватало. В номере отеля у нее были уже погасшие глаза. Весь образ рассыплется, если не удастся поймать взгляд.
— А теперь перейдем к Жаклин Занетти, — сказал Луи. — Ее вы знали лучше?
Молчание. Ловушка захлопнулась. Луи сменил образ кардинала на провинциального нотариуса — внимательного, скрупулезного, дотошного. Типичного крючкотвора.
— Скажите, месье Вассер, сколько времени вы уже работаете в этой фирме?
— Я начал в восемьдесят седьмом, и вы это прекрасно знаете. Предупреждаю — если вы встречались с моим работодателем…
— То что? — перебил Камиль, не двигаясь с места.
Вассер в ярости обернулся к нему.
— Что, если мы с ним встречались? — повторил Камиль. — Мне показалось, в вашей фразе проскользнула угроза. Ну-ну, продолжайте же, мне очень интересно.
Вассер не успел ответить.
— В каком возрасте вы поступили на работу? — спросил Луи.
— В восемнадцать лет.
— Скажите мне… — снова вмешался Камиль.
Вассеру все время приходилось поворачивать голову то к Луи, то к Арману или оборачиваться всем корпусом к сидевшему особняком Камилю. В конце концов он вскочил и резко развернул стул так, чтобы одновременно видеть всех троих.
— Да?
— Как у вас обстояли дела с Алекс в тот период? — спросил Камиль.
Тома улыбнулся:
— У меня с Алекс всегда были хорошие отношения, комиссар.
— Майор, — поправил Камиль.
— Майор, комиссар, капитан, — мне без разницы.
— Вы ездили на курсы переподготовки, — снова заговорил Луи, — организованные вашей фирмой в восемьдесят восьмом году, и…
— Ну ладно, ладно. О’кей, я знал Занетти. Я трахнул ее пару раз, только не надо раздувать из этого целую историю.
— Вы посещали курсы в Тулузе трижды в неделю…
Тома сделал досадливую гримасу, словно говоря: вы и правда думаете, что я все это помню?
— Да-да, — подбадривающим тоном добавил Луи, — я вас уверяю, мы все проверили: три раза в неделю, начиная с семнадцатого авг…
— Ну о’кей, три раза в неделю, о’кей!
— Успокойтесь. — Это снова произнес Камиль.
— Все эти ваши трюки стары как мир, — резко бросил Тома. — Примерный мальчик перебирает бумаги, клошар ведет допрос, а гном сидит в углу и рисует картинки — все при деле…
Кровь ударила Камилю в голову. Он вскочил с места и бросился к Вассеру. Луи поспешно встал из-за стола и остановил шефа, прижав ладонь к его груди и слегка прикрыв глаза, словно пытаясь передать ему собственное спокойствие. Обычно такая манера срабатывала, но на сей раз этого не произошло.
— А у тебя, жирный ублюдок, какие трюки? «Да, я трахал свою десятилетнюю сестру, и это было чертовски приятно!» И как ты думаешь, чем это кончится для тебя?
— Но… я никогда такого не говорил! — Вассер принял оскорбленный вид. — Вы мне приписываете свои домыслы! — Он уже полностью овладел собой, но казался раздосадованным. — Я никогда не произносил таких ужасных слов. Я говорил, что…
Даже сидя он был выше, чем Камиль. Это выглядело слегка комично. Он помолчал, подбирая слова.
— Я говорил, что очень любил свою младшую сестру. Невероятно любил. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного? Во всяком случае, это не карается законом?
Его возмущение выглядело даже искренним.
— Или братская любовь все же подлежит наказанию?
«Какой ужас, какая деградация!» — эти слова не прозвучали вслух, но подразумевались, если судить по интонации. А вот в улыбке читалось нечто совершенно другое.
Снова семейный праздник. На сей раз на обороте фотографии рукой мадам Вассер написана точная дата: «День рождения Тома, 16 декабря 1989 года». Ему исполнилось двадцать лет. Снимок сделан перед домом.
— «СЕАТ-малага», — с гордостью сказала мадам Вассер. — Купили подержанную. Так-то, конечно, мне было бы не по карману…
Тома небрежно облокотился на широко распахнутую дверцу — несомненно, для того, чтобы продемонстрировать сиденья в чехлах из мерсеризованного хлопка. Алекс стояла рядом с ним. Он покровительственным жестом обнимал ее за плечи. С учетом того, что они теперь знали, эта картина воспринималась совершенно иначе. Фотография небольшая, и лицо Алекс Камиль рассматривал в лупу. Всю ночь он не спал, снова пытаясь в точности воспроизвести по памяти ее черты, но это никак не удавалось. На этой фотографии она не улыбалась. Куталась в плотное зимнее пальто, но чувствовалось, что под ним она так же худа. Ей уже исполнилось тринадцать.
— Какие были отношения у Тома с сестрой? — спросил Камиль.
— О, прекрасные, — ответила мадам Прево. — Он всегда много ею занимался.
«Тома приходит в мою комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».
Тома раздраженно посмотрел на часы.
— У вас трое детей… — сказал Камиль.
Тома почувствовал, куда дует ветер, и сдержанно произнес:
— Да, трое.
— Из них две девочки, если не ошибаюсь.
Он склонился над раскрытым досье, которое перед этим просматривал Луи.
— Да, точно. Камилла — ну надо же, моя тезка! — и Элоди. Сколько им лет, этим крошкам?
Тома ничего не ответил. Луи решил заполнить паузу и слегка изменить направление разговора.
— Итак, мадам Занетти… — начал он, но не договорил — Камиль почти одновременно с ним произнес:
— Девять и одиннадцать лет.
И с победоносным видом ткнул указательным пальцем в страницу. Затем его улыбка в одно мгновение исчезла. Он наклонился к Тома:
— Своих дочерей вы тоже любите, месье Вассер? Невероятно сильно? Спешу вас заверить — отцовская любовь не преследуется законом!
