Не мог же я разгуливать по округу Колумбия в лыжной маске, чтоб меня не узнали полицейские, вот и пошел на эту хитрость. Лицо мое почти полностью скрывала повязка, и люди вокруг думали, что у меня сломан нос или мне сделали пластическую операцию.

— Так что у тебя есть на Дэвиса?

— Я был свидетелем того, как его подручный Уильям Маркус убил двоих.

— Ты сказал, у тебя есть улика.

— Мне нужна неприкосновенность, — заявил я. — Я буду говорить только с федералами. И я должен быть уверен, что обвинения в убийстве будут с меня сняты.

— Мне кажется, это не очень-то тебе подходит, Майк. Владелец одного из магазинов в Париже тебя опознал — он сказал, что в вечер убийства ты выслеживал Хаскинса. Приятель твой Эрик Уокер сообщил, что у тебя был явный интерес к Ирине — ты выспрашивал у него о ее сексуальных повадках. Да и отдельные твои приобретения — например, GPS-трекеры — очень даже вписываются в твой психологический портрет охотника-убийцы. Один из этих маячков был обнаружен за несколько миль от места преступления. А уж твоя история с туфлями, как ты каблуком выключил копа в женском туалете… — Ривера аж языком поцокал: дескать, плохо твое дело, парень. — Я хорошо знаю, как действует Дэвис, и понимаю: очень даже может быть, что за всем этим стоит именно он. Но простые бессловесные копы вроде меня предпочитают расследовать дела попроще. Подтверждение твоей благонадежности потребует неимоверных усилий — а я не хочу делать из себя мученика. Что у тебя есть? Какая-нибудь притянутая за уши улика, с которой чем меньше ты против него говоришь, тем лучше?

— Вы о чем?

От Хаскинса я знал, что Лэнгфорд запрятал подальше некое очевидное доказательство того, что Генри причастен к убийству журналиста. Но я не стал сообщать это Ривере: что-то в нем мне сильно не нравилось — даже если опустить мою обычную неприязнь к копам. К тому же он начал покрываться испариной. Вроде бы чуть-чуть, но в зловещем красно-фиолетовом флуоресцентном свечении это было очень даже заметно. Мне хотелось немножко его подразнить.

— Что тебе рассказал Хаскинс? — спросил Ривера. — Он тебе что-нибудь дал?

Сосредоточившись на этом вопросе, я промолчал. Надо было дать ему поговорить — глядишь, и выболтает больше, чем сам того желает.

— У тебя есть какая-нибудь улика, которую мы можем использовать против Дэвиса?

Не сомневаюсь, что он хороший коп — достаточно упертый и не слишком въедливый, — но вот мошенник из него никакой. Главное правило любого надувательства: внешне ты не должен хотеть того, что на самом деле очень желаешь получить. Ты должен гасить мельчайший проблеск жадности и, может, даже сперва отказаться, когда лох сам предложит тебе то, что тебе так сильно хочется присвоить. И держаться до тех пор, пока он чуть ли не заставит тебя это взять. Стоит только спросить лоха об этом предмете, будь то часы, бумажник или что-то еще, проявив тем самым свой интерес, — и все пропало! Жадность рушит все твои старания. Люди чуют подвох — и на этом игра окончена. Так вот и Ривера засветил сейчас свою жадность.

— Нет, — ответил я. — Ничего у меня нет.

Я сделал шаг назад и взвесил возможность отступления.

Тут Ривера поднял руку и провел пальцем по правой брови. Да уж, этот парень туп, как кирпичная сральня! Хреновый из него кидала. Такой сигнал вообще нельзя использовать: очень неестественный жест. Мало того — подав знак, коп еще и посмотрел на того, кто его знак принял. Одного этого взгляда мне хватило — я тут же заторопился в противоположном направлении.

— Мне надо кое-что проверить. Я сейчас, — бросил я на ходу.

— Что? — кинулся было за мной Ривера.

В течение всей нашей беседы он крутился вокруг того, что Генри очень хочет получить, — вокруг доказательства его давнего преступления, о котором знал Хаскинс. Подробности двойного убийства, которые вроде бы должны были интересовать детектива по долгу службы, он, можно сказать, пропустил мимо ушей. Он тоже как будто был уверен в том, что я не только находился в доме Хаскинса в момент убийства, но и успел с ним пообщаться наедине. А я копу об этом не говорил. Может, у меня и мания преследования, но я совершенно точно уяснил, что передо мной разыгрывают спектакль, и поскорее вышел из игры.

Я уже подумывал приобрести приличный радар для шпионов, но сегодня, увы, приходилось выкручиваться без него. Когда я рванул на выход, группа поддержки Риверы тут же материализовалась. Там, где только что бродили студент, пенсионер и турист, внезапно возникли несколько типов, явно работающих с Риверой и за мной следящих, которые точно знали, что им надо делать. Изменив место встречи, я, возможно, и выиграл несколько минут, сорвав их первоначальный план, но теперь, сориентировавшись, они быстро приближались ко мне.

Так уж получилось, что свои бойцовские навыки я набирал в сильно вбрызнутом состоянии, да и то лишь по случаю и забавы ради. В результате полученные уроки я помнил довольно смутно. Но все ж таки на службе я усвоил пару приемчиков, которые сейчас помогли мне избежать ударов.

Первое: когда я дернул от Риверы, из-за угла вывернул мужик в шортах и бейсбольной кепке и попытался сцапать меня за воротник. Я скинул его руку и, ухватив за запястье, резко вывернул ее за спину. От очень надежного источника — а именно от военного полицейского, встреченного когда-то в открытой кафешке, — я знал, что это охренительно больно, особенно когда тянут локоть в противоположную сторону, выкручивая плечевые связки, точно тряпку. Как и прочие наступавшие на меня дуболомы, этот ублюдок был тяжелее меня где-то на полсотни фунтов, что вселяло единственную надежду. Когда он на мгновение потерял равновесие, я подставил бедро ниже его центра тяжести и перебросил верзилу через плечо.

Пользуясь случаем, хочу принести свои искренние извинения мистеру Флавину за повреждение его флуоресцентных трубок. На самом деле я непредумышленно швырнул противника именно туда — хотя должен признать, что целый каскад искр и осколков, обрушившийся с восьмиметровой высоты, был изумительнейшим зрелищем.

Выскочив во внутренний дворик, я понял, что нахожусь в ловушке. Все выходы были перекрыты. Что- то в этих типах — наверное, написанная у них на лбу готовность убивать — указывало, что никакие это не копы, а люди Маркуса. Возможно, я только все усложнял, отбиваясь от них и доводя до бешенства, не имея ни малейшей возможности выбраться. Однако после этой напряженной недели — спустя целых семь дней после убийства — мне ничто не доставляло такого удовольствия, как эта безудержная остервенелость.

Я вильнул за скульптуру Ричарда Серры — пять массивных стальных плит, прислоненных друг к другу под разными углами, — и обнаружил там Уильяма Маркуса собственной персоной. Возникнув у меня за спиной из ниоткуда, он поймал мое запястье куда более действенным захватом, нежели я применил к его парню. Электрошокер в его руке выплюнул маленькую молнию. Маркус сказал, что если я буду слушаться, то избавлю себя от лишней боли.

Второй свой прием я применил совершенно спонтанно. У моих ботинок очень жесткая рантовая подошва, и я что есть силы пнул Маркуса сначала по голени, а затем по колену, отчего оно ушло вбок с жутким щелчком, от которого даже я содрогнулся.

На долю секунды его хватка ослабла, и я сумел даже немного отступить, прежде чем Маркус снова ухватил меня за запястье и вывернул его передо мной. Чтобы не порвать плечо, я весь скрутился, но спиной оказался прижат к холодной скульптуре Серры. Маркус, придвинувшись лицом ко мне, продолжал натиск. Я почувствовал, как что-то произошло с моим плечом. Другой рукой он поднес тазер к моей голове и всего в дюйме от глаза выщелкнул голубую дугу. Свободной рукой я с большим трудом отвел от лица электрошокер. Держа хватку на моем запястье, Маркус оказался в такой неуклюжей позе, которая позволяла поднести ко мне тазер лишь под очень неудобным углом. Выбраться я не мог, однако был в состоянии помешать ему выпустить в меня разряд. То есть пат.

Постояв так несколько мгновений, Маркус чуть склонил голову и оценивающе посмотрел на скульптуру. Он, конечно, не мог добраться электрошокером до моего тела — но ему это было и не нужно, в его распоряжении имелась восьмифутовая стальная плита, к которой я был прижат спиной. Оба приема из своего скудного арсенала я уже использовал, и теперь мне не повезло. Маркус поднес тазер к плите и выпустил в нее несколько разрядов.

Без запинки я выкрикнул все ругательства, какие только имелись в моем запасе. Долгие четыре