кладбище у церкви Сент-Стивенза фотографируются новобрачные. Это была странная группа: невеста с набеленным лицом и чем-то похожим на цветущий куст на голове, рядом с ней человек, закутанный в кроваво-красный бурнус, и похожий на трубочиста шофер. Только жених был в строгом костюме. Однако он компенсировал это тем, что пил шампанское из сапога для верховой езды, очевидно снятого с одного из гостей. Ветер развевал их одежды, но игра цветов — белых, красных, черных и серых на фоне темно-серых надгробных плит, покрытых зеленым мхом, отличалась особой прелестью.

По-видимому, сам фотограф тоже это заметил, потому что непрерывно кричал:

— Так держи, Ник! Не двигайся, Флора! Хорошо. Да. Отлично! — и то и дело щелкал камерой.

Флора, с улыбкой подумал Линли. Не удивительно, что на голове у нее был куст.

Он пробрался мимо груды сваленных на землю велосипедов и прошел через двор к двери, за которой прошлой ночью исчезла женщина. На стене под фонарем висела табличка с недавно написанными от руки буквами и почти скрытая зарослями плюща. На табличке было три имени. Линли испытал мгновенный прилив торжества оттого, что интуиция его не обманула. Первым в списке стояло имя Энтони Уивера.

Линли узнал еще одно имя. А. Дженн — выпускник Уивера.

Но именно Адама Дженна Линли обнаружил в кабинете Уивера, когда поднялся по лестнице на второй этаж. Через полуоткрытую дверь была видна темная треугольная передняя с тремя дверями в узкую подсобную комнату, в более просторную спальню и в сам кабинет. Линли слышал голоса из кабинета — низкий мужской голос задавал вопросы, а тихий женский отвечал, поэтому он воспользовался возможностью бегло осмотреть две другие комнаты.

В подсобной комнате располагались плита, холодильник и ряд стеклянных буфетов, в которых стояли кухонные принадлежности и фаянсовая посуда. Кроме холодильника и плиты, все в комнате было новым, от сверкающей микроволновой печки до чашек, блюдец и тарелок. Стены были недавно покрашены, и в воздухе пахло чем-то свежим, похожим на детскую присыпку, источником этого аромата оказался прямоугольник твердого дезодоранта, подвешенный на крючке за дверью.

Линли совсем иначе представлял себе служебную квартиру Энтони Уивера, учитывая состояние его рабочего места дома. Желая найти где-нибудь отпечаток личностей этого человека, Линли нажал на выключатель спальни, располагавшейся против подсобки, и остановился в проеме, разглядывая ее.

Над коричневыми деревянными панелями поднимались стены, оклеенные кремовыми обоями в тонкую коричневую полоску. На них висели карандашные наброски в рамках — отстрел фазанов, охота на лисиц, олень, преследуемый гончими, подписанные одним именем «Уивер», — а с белого потолка, из пятиугольной медной решетки лился свет на единственную кровать, рядом с которой стоял трехногий стол с медной настольной лампой и медной же двустворчатой рамкой. Линли подошел к столу и взял ее в руки. С одной стороны улыбалась Елена Уивер, а с другой Джастин. Фотография дочери была любительской: она весело резвилась с щенком Ирландского сеттера, фотография жены — профессиональной: длинные волосы аккуратно убраны за уши, улыбка сдержанная, словно она не хотела показывать зубы. Линли поставил фотографии на место и внимательно огляделся. Тот, кто обустроил кухню хромированными приспособлениями и фарфором цвета слоновой кости, очевидно, приложил руку и к убранству спальни. Повинуясь внутреннему импульсу, Линли приподнял коричнево-зеленое покрывало на кровати, но увидел только голый матрац и под ним невзбитую подушку. Это зрелище его совершенно не удивило. Линли вышел из спальни.

Не успел он перешагнуть через порог, как дверь кабинета распахнулась, и Линли оказался лицом к лицу с двумя молодыми людьми, чей приглушенный разговор он слышал несколько минут назад. Увидев Линли, молодой человек с широкими плечами, еще более подчеркнутыми его академической мантией, загородил собой девушку.

— Вам чем-нибудь помочь? — произнес молодой человек вежливо, но ледяным тоном и с соответствующим выражением лица, мгновенно сменившим спокойно-расслабленное, с которым велась дружеская беседа.

Линли взглянул на девушку, которая прижимала к груди тетрадь. На ней была вязаная шапочка, из-под которой выбивались золотистые волосы. Она была низко натянута, скрывая брови, но еще больше подчеркивая цвет ее глаз — фиалковых и теперь очень испуганных.

Реакция молодых людей была вполне нормальной и даже достойной при данных обстоятельствах. Произошло жестокое убийство студентки колледжа. Незнакомцев не станут приветствовать и не потерпят. Линли вытащил удостоверение и представился.

— Адам Дженн? — спросил он.

Молодой человек кивнул и сказал девушке:

— Встретимся на следующей неделе, Джойс. Но прежде чем писать следующее эссе, ты должна закончить чтение. Список у тебя есть. И способности тоже. Только не ленись, хорошо? — Он улыбнулся, чтобы сгладить последнее замечание, но улыбка получилась механической — быстрый изгиб губ, который не скрыл настороженности в его карих глазах.

— Спасибо, Адам, — ответила Джойс с придыханием, словно таящим в себе скрытое приглашение. Она улыбнулась на прощание, и через минуту они услышали громкий стук ее каблуков по деревянной лестнице. И только когда дверь на первом этаже раскрылась и захлопнулась, Адам Дженн пригласил Линли в кабинет Уивера.

— Доктора Уивера нет, — заметил он. — Если, конечно, он вам нужен.

Линли сразу не ответил. Вместо этого он неспешно подошел к одному из окон, которое, как и единственное окно его комнаты в этом же здании, располагалось в нарядном фронтоне, выходящем на Айви-корт. Однако в отличие от комнаты Линли, стол не стоял в нише. Там располагались друг против друга два уютных потрепанных кресла, разделенные облупившимся столом, на котором лежала книга «Эдуард III: культ рыцарства». Ее автором был Энтони Уивер.

— Он гениален. — В замечании Адама Дженна звучала защитная нотка. — Никто в стране не может соперничать с ним в области средневековой истории.

Линли надел очки, открыл книгу и перелистнул несколько страниц с мелким шрифтом. Случайно его глаза наткнулись на следующие слова: «…но именно варварское отношение к женщинам, как к рабыням, приносимым в жертву политическим прихотям их отцов и братьев, снискало этому веку славу века искусной дипломатии, за которой едва — и лишь спорадически — просматриваются интересы демоса». Годами не прикасаясь к университетским сочинениям, Линли изумленно улыбнулся. Он уже забыл о пристрастии академиков к выражению своих мыслей с такой непреодолимой напыщенностью.

Линли прочитал посвящение книги «Моей дорогой Елене» и захлопнул ее. Потом снял очки.

— Вы выпускник доктора Уивера, — произнес он.

— Да. — Адам Дженн переступил с ноги на ногу. Из-под черной академической мантии выглядывали белая рубашка и свежевыстиранные джинсы. Он сунул кулаки в задние карманы джинсов и молча ждал у овального столика, на котором лежали три открытых книги и полдюжины написанных от руки эссе.

— Как вы начали заниматься под руководством доктора Уивера? — Линли снял пальто и повесил его на спинку старого кресла.

— Небольшая удача первый раз в моей жизни, — ответил Адам.

Это был любопытный уход от ответа. Линли приподнял бровь. Адам понял намек и продолжил:

— Когда я был студентом, то прочитал две его книги. Я слышал его лекции. Когда в начале пасхального триместра в прошлом году его избрали кандидатом на Пенфордскую кафедру, я попросил его руководить моей научной работой. Чтобы руководитель Пенфордской кафедры был твоим наставником… — Адам оглядел комнату, словно разбросанные в ней предметы могли подсказать ему подходящее объяснение важности места Уивера в его жизни. Он выбрал следующее: — Выше просто не подняться.

— Тогда вы несколько рискуете, так рано связываясь с доктором Уивером? Что, если он не получит назначение?

— С моей стороны риск того стоит. Как только он получит кафедру, его завалят просьбами о научном руководстве. Поэтому я решил быть первым.

— Похоже, вы вполне уверены в нем. Я всегда считал, что эти назначения — по большому счету политика. Изменение академического климата — и кандидат проиграл.

— Это верно. Кандидаты ходят по краю пропасти. Наживут врагов в отборочной комиссии, не угодят начальству — и тогда им конец. Но члены комиссии будут дураками, если не вознаградят Уивера. Как я уже