Барбара запихала мокрый зонтик в старую, полуразвалившуюся плетеную корзину у двери и стянула с плеч пальто. В доме чересчур жарко, отметила она. Пахнет влажной шерстью, и, похоже, какая-то вещь лежит слишком близко к огню. Барбара посмотрела в сторону гостиной– не оттуда ли доносится эта удушливая вонь.

– Как папа? – спросила она.

– Папа? – Миссис Хейверс попыталась сосредоточить взгляд своих влажных, скрытых за очками глаз. Сквозь правое стекло она, должно быть, ничего не видит, слишком уж много на нем осталось жирных отпечатков. Второй день подряд матери удается одеться самостоятельно– правда, колготки висят на ней мешком, а блуза застегнута не на пуговицы, а на три английские булавки. – Так вот, Перу… Там такие чудные животные. Знаешь, эти, с большими темными глазами и мягкой шерсткой. Как же они называются? Я про себя называю их верблюдами, но это, конечно, неправильно. Смотри, вот фотография. На одного даже шляпу надели. Разве не лапочка? Как же они называются, милая? Никак не могу вспомнить

Барбара взглянула на иллюстрацию.

– Ламы, – ответила она, возвращая брошюру и отступив на шаг, чтобы мать не могла ухватить ее за руку и продолжить беспредметный разговор, повторила свой вопрос: – Как папа? Как он себя чувствует?

– С другой стороны – еда. Меня это очень беспокоит.

– Еда? О чем ты говоришь? Где папа? – Барбара устремилась вперед по коридору. Мать шагнула за ней, вцепилась сзади в ее свитер.

– Еда у них очень острая, милочка. Боюсь, нам всем это не на пользу. Помнишь, как мы ели паэлью на твой день рождения много лет тому назад? Она была слишком острая. Мы все так плохо себя чувствовали.

Барбара замедлила шаг и обернулась к матери. Их тени, искривившись, ложились на стены узкого коридора. Ее тень казалась слишком широкой, почти бесформенной, материнская– угловатая, с торчащими во все стороны волосами. В гостиной, терзая нервы, орал телевизор. Старый фильм с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Они мчатся на роликовых коньках, легко кружат по бельведеру. Определенно пахнет горящей шерстью.

– Паэлья? – Барбара невольно поморщилась, отметив появившуюся у нее привычку повторять слова матери. Каждый вечер, возвращаясь домой, она словно впадает в слабоумие. Попробуем все-таки проследить цепочку ассоциаций. – Паэлья? С чего ты вдруг вспомнила про нее, мама? Это было Пятнадцать лет назад.

Мать улыбнулась – дочь наконец-то проявила хоть какую-то заинтересованность в беседе. Но Барбара заметила, какой неуверенной и слабой была эта улыбка, как задрожали губы матери. Неужели ей не удается скрыть от нее свое раздражение? Эта мысль, как обычно, вызвала удушливое чувство вины. Бедняга, целый день одна-одинешенька, взаперти с мужем-инвалидом. Конечно, ей хочется поговорить, она готова нести всякий вздор, ведь дочь– единственная нить, связывающая ее с миром.

– Это имеет какое-то отношение к задуманной тобой поездке? – спросила Барбара, оправляя наброшенный на плечи матери кардиган.

– Ну конечно же! – Теперь улыбка сделалась более лучезарной. – Конечно же! Я знала, что ты сразу все поймешь. Ты всегда так хорошо меня понимаешь, лапонька! Мы с тобой родственные души.

Барбара предпочла не высказывать своих сомнений на этот счет.

– Ты беспокоишься из-за непривычной еды в Южной Америке?

– Да-да, вот именно. Я все колебалась, в Аргентину нам поехать или в Перу. Ламы такие милые, мне бы так хотелось посмотреть на них, но я не могу не волноваться, как подумаю об этой еде. Нам всем это так вредно, у нас у всех будет понос с утра до вечера. Вот я и подумала сегодня. Мне бы не хотелось подвести тебя, милочка. Ты так много работаешь, только в отпуске и успеваешь спину разогнуть. Я собиралась в этом году порадовать тебя чем-нибудь необычним. Но как же мы будем питаться?

Барбара знала: пока она не подберет какое-нибудь решение несуществующей проблемы, конца бреду не предвидится. Сосредоточившись на одной идее, мать не отстанет, не сменит тему.

– Понимаешь, мне так хотелось посмотреть на лам, – безутешно бормотала миссис Хейверс.—Они такие красивые.

Пожалуй, это выход, подумала Барбара.

Но ради этого не стоит ехать в Южную Америку, правда? Можно посмотреть на лам в зоопарке.

– В зоопарке? – нахмурилась мать. – Нет, милочка, это совсем не то.

– В Калифорнии есть прекрасный зоопарк, мама, – развивала свою мысль Барбара. – В Сан-Диего. Это что-то вроде заповедника, животные бегают на свободе. Давай поедем в Калифорнию.

– Но ведь это не очень экзотично, а? Это не Турция, не Греция, не Китай. Ты помнишь Китай, дорогая? Запретный город и все эти странные переулочки.

– Я уверена, мне понравится Калифорния, – решительно заявила Барбара. – Там много солнца, можно купаться. А в заповеднике мы посмотрим лам. Подумай насчет этого, мама. Тамошняя еда придется нам по вкусу.

«Калифорния», беззвучно пошевелила губами миссис Хейверс, пробуя название на вкус. Барбара охлопала мать по плечу и поспешила в гостиную. Вот отчего так мерзко воняло паленой шерстью! На радиатор с тремя электрическими стержнями, включенный на полную мощность перед старым замурованным камином, кто-то бездумно набросил одеяло в сине-зеленую клетку. От одеяла подымались струйки дыма, пропитывая и без того душный, горячий воздух. Еще немного, и одеяло загорится.

– Черт побери! – заорала Барбара, срывая одеяло с обогревателя. Бросив его на пол, она с силой придавила ногой четыре обуглившиеся клетки, дававшие больше всего дыма. – Что ж такое тут творится! Черт побери, папа! Ты что, даже не заметил?!

Она резко обернулась к сидевшему в инвалидном кресле отцу. Гнев смешивался со страхом при мысли, что тут могло произойти, не приди она вовремя, с тревогой о том, что еще ждет ее в будущем. Но слова замерли у нее на губах и гнев улегся. Было бессмысленно читать отцу нотации о необходимости соблюдать элементарные правила противопожарной безопасности. Отец спал.

Он спал, уронив голову, нижняя челюсть безвольно отвисла, небритый подбородок касался груди. В ноздрях, как обычно, торчали проводки от кислородного баллона, но дыхание казалось механическим, словно его легкие вздымались и опадали не сами по себе, но управляемые неким встроенным в тело прибором.

Фред и Джинджер продолжали распевать. Выругавшись, Барбара выключила телевизор. Прислушалась к клокочущему звуку, вырывавшемуся из легких отца.

На полу поверх воскресных газет валялась пресса за понедельник и вторник, между пристроилась посуда: две чашки с чаем – он к ним паже не притронулся, тарелка с бутербродами (хлеб и маринованный лук), маленькая мисочка с недоеденными дольками грейпфрута. Наклонившись, Барбара сложила газеты в одну стопку, поверх нее поставила посуду.

– С папой все в порядке, милочка? – В дверном проеме замаячила миссис Хейверс. К животу она прижимала альбом, предназначавшийся для виртуальных путешествий. Она уже принялась уничтожать отпуск в Перу, на месте упорно не желавших отклеиваться фотографий озера Титикака зияли дыры.

– Он уснул, – ответила Барбара. – Следи за ним как следует, мама. Запомни, пожалуйста. Он чуть было не поджег одеяло. Уже начало куриться. Ты что, не чувствуешь, как пахнет дымом? Мать озадаченно уставилась на нее: – Да нет же, милочка, папа не курит. Ты сама знаешь: рядом с кислородным баллоном курить нельзя. Доктор сказал…

– Я не о том, мама. Он положил одеяло на обогреватель, слишком близко к раскаленному стержню. Вот, видишь? – Она ткнула пальцем в черные ожоги, оставшиеся на сине-зеленой шерсти.

– Оно ведь лежит на полу. Каким же образом… Это я положила его на пол, мама. Оно уже дымилось. Так и дом может сгореть.

– Ну, я не думаю…

– Вот именно! Ты вообще не думаешь! – Эти слова вырвались у нее прежде, чем Барбара успела совладать с собой. Мать жалобно сморщилась, и Барбара вновь испытала угрызения совести Она же не виновата! Как теперь извиниться, утешить ее?

– Прости, мама. Это расследование… Я много работаю, устаю. Поставь лучше чайник.