допевал последние слова гимна, звуки органа еще разносились по вытянутому нефу, волной тоажаясь от стен. Преподаватель, одетый в черную мантию, поднялся по ступеням восьмиугольной кафедры, намереваясь прочесть последний на сегодня текст из Писания. Он обернулся лицом к собравшимся, и Линли узнал Джона Корнтела. Стоя возле двери в мемориальную часовню, Линли следил, как преподаватель литературы сосредоточил взгляд на странице Библии и начать читать. Он споткнулся только один раз:

– Псалом шестьдесят первый, – провозгласил он. В свете установленной на кафедре лампы лицо его казалось матово-бледным над черной мантией и темным костюмом. – «Только в Боге успокаивается душа моя: от Него спасение мое. Только Он – твердыня моя, спасение мое, убежище мое: не поколеблюсь более. Доколе вы будете налегать на человека? Вы будете низринуты, все вы, как наклонившаяся стена, как ограда пошатнувшаяся. Они задумали свергнуть его с высоты, прибегли ко лжи; устами благословляют, а в сердце своем клянут…»

Корнтел запнулся на словах «прибегли ко лжи», оправился и продолжил чтение, но Линли не разобрал остальные стихи этого псалма. Одна строка продолжала эхом отдаваться в его ушах с такой же силой и звучностью, как прежде– оранная музыка. «Они прибегли ко лжи».

Линли рассеянно осматривал церковь, оценивая красоту и симметрию здания. Сквозь промытые дождем витражи на скамьи и пол падали разноцветные блики. На алтаре мерцали свечи, надждой поднимался венчик тонкого пламени, сиянием отражаясь в золотых нитях алтарного покрова, переливаясь, словно поверхность воды. Великолепные заалтарные экраны казались выполненными из слоновой кости, а круглое окно-розетку обрамлял искусный орнамент. По обе стороны прохода, склонив головы, стояли на коленях школьники, олицетворяя набожность и смирение. У стен часовни, также на коленях, молились преподаватели. Только хор оставался стоять. Корнтел закончил чтение, прозвучал мощный аккорд, и мальчики запели завершающий гимн: «Хвалите Господа источник благой». Вновь понеслись звуки, отражаясь от стен часовни. Внимая этой молитве, вдыхая запах горящих свечей и старого дерева, прислонившись плечом к неподатливому каменному столбу, Линли вспоминал Евангелие от Матфея, он словно слышал слова, перекрывавшие пение хора: «Вы словно гробы повапленные, выбеленные снаружи, а внутри полные мертвых костей и всяческой нечистоты».

Ученики начали расходиться из часовни. Ряд за рядом поднимался во весь рост и направлялся к выходу– форма отутюжена, волосы причесаны, глаза ясные, лица свежие. «Они все знали, – думал Линли, – знали обо всем с самого начала».

Теперь, сидя напротив директора, Линли наклонился вперед и нажал кнопку, обрывая жалобное рыдание и слышавшийся ему в ответ хриплый смех. Он ждал, чтобы Локвуд заговорил.

Директор оттолкнулся от стула и направился к окну. Он отворил окно четверть часа назад, когда все они вошли в комнату, а теперь распахнул его настежь, впуская утреннюю прохладу. Сложив губы он со свистом втянул в себя воздух и застыл. Так он простоял с минуту. Хейверс, замершая в еркере, оглянулась на Линли. Тот кивком пригласил ее перейти к столу. Хейверс повиновалась.

– Ученик! – пробормотал Локвуд. – Ученик!

В его голосе слышалось почти нескрываемое облегчение. Линли хорошо понял его: Локвуд рассчитывал, что кассета послужит ключом к разгадке убийства Мэттью Уотли. Если ответственность за его смерть ляжет на ученика, репутация школы пострадает не так сильно. Ведь в среду учителей и членов персонала не затесался педофил, за безукоризненным фасадом Бредгар Чэмберс не укрылось извращенное чудовище. Так лучше для Бредгар Чэмберс и, естественно, для руководителя школы.

– Какому наказанию подлежит старшеклассник за издевательство над младшими?

Повернувшись спиной к окну, Локвуд ответил:

– После двух предупреждений его исключают. Однако в данном случае… – Локвуд смолк, вернулся к столу и сел. Почему-то он выбрал стул не рядом с сержантом Хейверс и Линли, а во главе стола.

– В данном случае? – повторил Линли.

– Это не просто издевательство. Вы же сами слышали. Совершенно очевидно, что это продолжалось уже давно, вероятно, почти каждую ночь. За такое он вылетел бы из школы – мгновенно и без всяких предупреждений.

– Значит, исключение?

– Безусловно.

– После этого у него оставался шанс перейти в другую частную школу?

– Ни малейшего, насколько это в моей власти. – По-видимому, Локвуд хотел придать как можно больше убедительности этой фразе. Он даже повторил: – Ни малейшего шанса, – тщательно выделяя каждое слово.

– Мэттью отослал кассету своей подруге в Хэммерсмит, – сообщил Линли. – Но это копия. Он написал ей, что оригинал он хранит в школе. Либо он спрятал его, либо вручил человеку, которому доверял, в надежде таким образом прекратить издевательства. Кстати, мы предполагаем, что жертвой был Гарри Морант.

– Морант? Тот самый, кто пригласил Мэттью Уотли на уик-энд?

– Да.

Локвуд нахмурился:

– Если бы Мэттью отнес кассету кому-нибудь из персонала школы, ее бы сразу передали мне. Значит, если он вообще показал ее кому-то – а не просто спрятал, – то кому-то из учеников. Тому, кому он мог довериться.

– Тому, кому он, как ему казалось, мог довериться. Тому, чей пост в школе внушал доверие.

– Вы имеете в виду Чаза Квилтера.

– Старшего префекта, – кивнул Линли. – Вряд ли в школе найдется другой старшеклассник, к кому он мог бы обратиться. Где сейчас Чаз?

– Я каждую неделю как раз в это время встречаюсь с ним. Сейчас он ждет меня в библиотеке.

Он попросил Хейверс привести юношу. Сам он остался ждать в кабинете директора.

Библиотека занимала большую часть южного флигеля, вплотную примыкая к кабинету директора. Барбаре понадобились считанные мгновения, чтобы позвать Чаза. Линли поднялся навстречу юноше и заметил, как взгляд префекта метнулся от магнитофона к директору, сидевшему во главе стола. Линли предложил Чазу сесть. Чаз выбрал стул возле Локвуда. Тем самым сидевшие за столом словно разделились на две враждующие партии: директор и старший префект против инспектора и сержанта. Лояльность по отношению к школе, подумал Линли. Посмотрим, будет ли Чаз верен и школьному девизу: «Да будет честь и посохом, и розгой». Еще несколько минут, и мы все узнаем. Он включил магнитофон.

Чаз замер, кровь густо залила его лицо и шею. Стало видно, как выпирает, перекатывается при каждом глотке кадык на его шее. Чаз сидел положив ногу на ногу, одной рукой судорожно ухватившись за лодыжку. Очки отражали утренний свет, глаза прятались за отблескивающими стеклами.

– Эту запись сделал Мэттью Уотли, – пояснил Линли, когда они дослушали до конца. – Он установил подслушивающее устройство в какой-то спальне школы. Эта пленка – копия; мы ищем оригинальную запись.

– Вам что-нибудь известно об этом, Квилтер? – спросил директор. – Полиция полагает, что Мэттью либо спрятал запись, либо передал ее кому-то на хранение.

– Зачем ему было делать это? – Чаз адресовал свой вопрос директору, стараясь не глядеть на полицейских, но вместо Локвуда ему ответил Линли.

– Потому что Мэттью верил в неписаный устав школы.

– В какой устав, сэр?

Линли уже начинало злить притворство Квилтера.

– Тот самый устав, который помешал Брайану Бирну сказать нам, сколько раз вы выходили из помещения клуба старшеклассников в тот вечер пятницы, когда исчез Мэттью. Тот самый устав который не дает вам честно рассказать о пленке.

Правое плечо юноши дернулось, словно от удара. Зто непроизвольное движение выдало его.

– И вы думаете, что я…

Локвуд бросил исполненный ненависти взгляд на Линли и вмешался в разговор. Его медоточивый голос ясно давал понять, что младший сын возведенного в рыцарское звание хирурга остается вне подозрений, в чем бы ни провинился его старший брат.