рассчитывала, а теперь, когда Саймон начал поступать в полном соответствии с ее планами, она не может больше вынести это. Она видела, как изменилось лицо Саймона, когда он разглядел фотографию Томми у нее в руках. С тех пор миновало две ночи – две ночи одиночества. Дебора подбирала слова, чтобы начать разговор. Чужое горе могло послужить завязкой беседы.

– Как жаль! Что мы можем сделать для нее?

– В данный момент – ничего. Томми еще позвонит. Барбара всегда предпочитала держать свою частную жизнь при себе. Не думаю, что она позволит нам вмешиваться.

– Да, конечно. – Дебора без особой надобности перелистала страницы отчета (какие-то проблемы токсикологии, она ничего в этом не смыслила). – Ты давно вернулся домой? Я спала, не слышала, как ты вошел. – Обиходная, почти бессознательная ложь. К грузу, отягощающему ее совесть, она ничего не добавит.

– Два часа назад.

– А!

Больше вроде говорить не о чем. Беспредметно-вежливый разговор непросто поддерживать и в дневные часы, а посреди ночи, когда усталость подрывает выработанные навыки общения– обмен банальностями, блестящие доспехи, скрывающие тайную рану, – такую беседу вести и вовсе не возможно. И все нее Дебора не хотела уходить из комнаты. Она хорошо знала, какое чувство не позволяет ей уйти: два дня назад по лицу Саймона она догадалась о мыслях, зародившихся в его душе. Она обязана рассеять это подозрение, обязана вернуть возлюбленному его цельность, его самоуважение. Сумеет ли она? Куда легче было бы и дальше брести наугад, положиться на судьбу – авось как-нибудь они бы миновали трудные времена и вновь обрели друг друга, без лишних душевных усилий, без драм. Но сейчас она видела, что у нее нет оснований рассчитывать на благополучный исход и все попытки обойти откровенный разговор были трусостью. Но как подобрать слова, с чего начать объяснение?

И тут Саймон сам заговорил. Глядя в сторону, на лежавшие на столе бумаги и приборы, он без видимой причины принялся подробно рассказывать о деле, распутанном Линли, о Чазе Квилтере и Сесилии Фелд, о Брайане Бирне, родителях Мэттью Уотли, об их домике в Хэммерсмите. Он описывал помещение школы, вытяжной шкаф в лаборатории и чердачную комнату над сушилкой, домик привратника и кабинет директора. Дебора вслушивалась в каждое слово, начиная осознавать, что муж рассказывает все это с единственной целью– удержать ее здесь. Когда она поняла это, в душе ее вспыхнула надежда.

Она выслушала все до конца, положив руку на стол поближе к руке мужа. Другой рукой она перебирала завязки шелкового халата.

– Бедняги! – вздохнула она. – Что может быть страшнее…– Нет, она не заплачет. Она ведь решилась справиться со своим горем, задавить его, вот только оно никак не поддается. – Что может быть страшнее утраты ребенка?

Он посмотрел ей прямо в глаза. На лице Саймона застыла маска сомнения и тревоги.

– Страшнее – потерять друг друга.

Она так и не преодолела страх и все же заставила себя заговорить:

– Ты думаешь– это с нами происходит? Мы теряем друг друга?

– Похоже на то. – Саймон откашлялся, с трудом сглотнул. Повернувшись к микроскопу, зачем-то принялся закреплять новое предметное стекло. – Знаешь, – он старался говорить небрежно, но давалось ему это с большим трудом, – ведь дело, скорее всего, во мне, а не в тебе. Кто знает, что еще эта проклятая авария повредила в моем организме, кроме ноги.

– Нет.

– Или это какое-нибудь врожденное отклонение. Именно из-за этого ты не можешь выносить моего ребенка.

– Нет, любовь моя, нет!

– С другим мужчиной ты бы могла…

– Саймон! Прекрати!

– Я тут кое-что почитал об этом. Если проблема в моих генах, мы сможем в этом разобраться. Я пройду генетическое обследование. Тогда мы будем знать наверное и сможем принять решение. Разумеется, это значит, что я не смогу быть отцом наших детей. Мы найдем донора.

Она не могла больше выносить мучения, которые он причинял себе ради нее.

– И ты думаешь, мне это нужно? Ребенок любой ценой? Не от тебя, так от кого угодно?

Теперь он не отводил взгляда от ее лица:

– Нет. Не совсем так. Не от кого угодно.

Ну вот, он выложил карты на стол. Она хотела бы бежать, скрыться, ибо час расплаты настал, но даже в эту минуту Дебора преклонялась перед отвагой своего мужа – он не отступал перед худшим из своих кошмаров, он готов был сражаться с ним лицом к лицу. Она восхищалась им и вновь до боли в сердце ощущала переполнявшую ее любовь к Саймону.

– Ты имеешь в виду Томми, – сказала она

– Ты ведь тоже думала об этом, не правда ли? – мягко спросил он.

Дебора предпочла бы самые жестокие и несправедливые упреки этой готовности понять и поддержать ее. Она обязана рассказать ему обо всем.

– Это вполне естественно, – продолжал он, словно речь шла о логике, а не о невыносимой, нестерпимой для него муке. – Если б ты вышла тогда замуж за Томми, как он мечтал, у вас уже были бы дети.

– Я вовсе не думала об этом. Я никогда не пыталась даже прикинуть, что было бы, если бы я вышла замуж за Томми. – Она слепо уставилась на стол, все предметы расплывались у нее перед глазами. Собраться с духом и выложить правду. Просто так, на слово, он ей не поверит. Как он может поверить? Что заставило ее перебирать фотографии Томми, если не воспоминания, не сожаления об упущенном?

Саймон начал неторопливо собирать листы полицейского рапорта, соединил отдельные документы скрепками и вернул на место, в папку. Он забыл выключить принтер. Дебора подошла к компьютерному столу, выключила принтер, аккуратно накрыла его, не торопясь, выгадывая время. Она вновь обернулась к мужу, но теперь она оказалась в тени, а лицо пристально наблюдавшего за ней Саймона освещала яркая лампа, висевшая над его столом.

Дебора порадовалась, что выражение ее лица хотя бы отчасти скрыто от мужа.

– Жизнь не всегда похожа на сказку, – пробормотала она, чувствуя, как вспотели ладони, как тысячи иголок впиваются в усталые веки. – Мы с тобой полюбили друг друга, поженились. Я хотела родить тебе ребенка. Я думала, все будет как надо, все, как я задумала. Но так не всегда получается. Я пытаюсь примириться с мыслью, что этого никогда не будет. И с мыслью, что я… – Слова давались ей со все большим трудом. Тело словно оцепенело. Дебора стряхнула с себя наваждение, подавила инстинкт самозащиты, мешавший ее исповеди. – Я сама во всем виновата, – договорила она. – Это все моих рук дело.

Саймон беспокойно зашевелился на стуле, жестом прервал ее:

– Никто не виноват, Дебора. В такой ситуации не может быть виноватых. Зачем ты взваливаешь это на себя?

Она слегка отвернулась – не для того, чтобы скрыть от мужа свое лицо, но лишь бы самой не смотреть в его глаза. Теперь она видела только ночную тьму за окном да свой силуэт на стекле. Этот призрак словно бросал ей вызов: «Ну же, иди до конца!»

– Даже если нужно искать виноватого, им вполне могу оказаться я, а не ты, – продолжал Саймон. – Вот почему я считаю нужным пройти обследование. Если дело во мне, если это какое-то генетическое отклонение, тогда и подумаем, что нам делать дальше. – Он сделал паузу и повторил уже высказанное ранее предложение:– Мы можем найти донора.

– Ты этого хочешь?

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, Дебора.

Он желал лишь выразить свою любовь к ней, но в ее ушах эти слова прозвучали упреком и вызовом.

– Чего бы это ни стоило тебе самому?

Он не ответил. Дебора повернулась в нему. Саймон постарался встретить ее взгляд спокойно и твердо, продемонстрировать свою готовность отказаться ради нее от радостей отцовства. Но глаза его не умели