посетителей. В одиннадцать вечера их предупредили звонком из Бредгар Чэмберс, они знали, что детективы из Скотленд-Ярда намерены нанести им еще один, последний визит. Пара уже знакомых им полицейских явилась в сопровождении худого как щепка человека с искалеченной ногой. К его левой лодыжке крепился металлический протез, и ходил он хромая. Инспектор Линли представил его, но Кевин разобрал только слово «эксперт» и, не участвуя в дальнейшем разговоре, пристроился на стуле у обеденного стола, отделившись от компании, оставшейся в гостиной. Пэтси предложила им кофе, но все трое отказались.
Кевин видел, как Линли темными глазами внимательно разглядывает его жену, отмечает синяки на руках, подбитый глаз, осторожную походку – одну руку Пэтси прижимала к телу чуть пониже груди, словно защищая от удара ребра. Он смутно расслышал вопрос инспектора. Пэтси отвечала спокойно: упала на лестнице. Она даже добавила художественный штрих для правдоподобия: упала, когда поднималась
Говоря это, Пэтси не смотрела в сторону мужа, но Линли быстро глянул на него. Инспектора не проведешь. Он обо всем догадался, и эта дамочка, сержант, – тоже. Она так деликатно взялась за эту проблему: «Хотите, чтобы я кому-нибудь позвонила? Вероятно, вы могли бы на время поехать к кому-нибудь из друзей? В такой момент, когда теряешь близких, испытываешь потребность в поддержке, и перемена места тоже пойдет на пользу». Нетрудно угадать, к чему она клонит. «Беги отсюда, Пэтс. Кто знает, что стрясется в следующий раз».
Но Пэтси и ухом не повела. Оправила свой пропахший потом халат и уселась на пластиковую табуретку. Послышался скрип, когда голая кожа коснулась сиденья, полы халата, натянувшись, высоко открыли ноги. Даже со своего места Кевин видел темную полоску волос, поднимающуюся вверх по голени.
«Мы произвели арест, – сообщил инспектор. – Мы хотели сразу же известить вас. Бот почему мы приехали сегодня, невзирая на поздний час».
Кевин слышал, как Пэтси что-то говорит в ответ, но слов не разобрал. Его мозг не воспринимал ничего, кроме той первой фразы, произнесенной инспектором. «Произвели арест». Кевин не ожидал, что именно эти слова прозвучат для него похоронным звоном. Они придавали окончательность, непоправимую реальность смерти. Гибель Мэттью перестала быть кошмаром, от которого Кевин мог бы однажды очнуться. «Арест» подводил черту– полиция не может арестовать кого-то лишь на основании пригрезившегося Кевину страшного сна. Арест означал, что страшный сон был действительностью.
Только когда Пэтси окликнула его, Кевин обнаружил, что, сам того не замечая, он встал со стула, дошел до лестницы и тупо, словно в тумане, поднимается на второй этаж. Там, внизу, еще продолжался разговор. Выражают сочувствие родителям жертвы. Все это уже не имело значения для Кевина. Он полностью сосредоточился на ступеньках. Шаг за шагом, нащупывая доски ногами, поворачивая на площадке, неуклонно стремясь в комнату наверху.
Дверь в спальню Мэттью была распахнута. Кевин вошел, включил свет, присел на кровать. Он шарил взглядом по комнате, внимательно рассматривая вещи, пытаясь из каждого предмета вызвать призрак своего сына. Вот шкаф, возле него Мэттью одевался по утрам, кое-как натягивая одежку, лишь бы поскорей выскочить на улицу. Вот стол, здесь он делал домашнее задание и возился с моделями поездов. На стене пробковый щит, Мэттью прикреплял к нему семейные фотографии – пикники, дни рождения – и снимки поездов. Вот полка с книгами и старыми, потрепанными мягкими игрушками– он слишком любил их, не мог выбросить на помойку. Вот окно; высунувшись из окна, Мэттью наблюдал за лодками на Темзе. Вот постель, в ней он безмятежно проспал тринадцать лет.
Кевин вбирал в себя увиденное, всматривался, изучал, запоминал навеки и все пытался сложить из осколков, как из мозаики, образ сына, услышать его голос – но все впустую. Оставалось лишь одно слово– «арест»– и непоправимое знание, что наступил конец, пришла определенность, от которой не отмахнешься.
– Мэтти, Мэтти, Мэтт! – звал он шепотом, но никто не отвечал ему. Пусто в комнате, одни лишь неодушевленные вещи, и они не заменят ему сына. Как ни старайся, Мэттью не восстанет из дерева ибумаги, из стекла и одежды, составлявших среду его обитания.
«Папа, смотри! Смотри, смотри на меня!»
Кевин ждал этих слов, но они так и не прозвучали. Он сам мог повторять их снова и снова, но Мэттью больше никогда не окликнет его.
«Мы произвели арест». Все кончено.
Кевин с трудом встал с осиротевшей постели сына, подошел к шкафу, поднял кусок мрамора, утащенный им накануне из мастерской, отнес его к кровати, сел и положил мраморную доску себе на колени. Нащупал в кармане карандаш, специально предназначенный для такой работы, сжал его и вновь уставился на ожидавший его прикосновения камень.
Если он начнет сейчас выводить на нем имя, не будет ли это капитуляцией? Он как бы признает, что подвел сына, покинул его в тот самый момент, когда Мэттью особенно остро нуждался в его помощи. Кэвину казалось – это акт смирения, покорности судьбе. Сделай это– и будешь жить дальше. Разве это возможно? Это значит– предать сына. Как может он допустить, чтобы его скорбь утихла?
Руки дрожали, ощупывая прекрасный, испещренный жилками камень.
«Мэтти! Мэтти, Мэтти, Мэтти!»
Шепча имя сына, Кевин прижал острие карандаша к холодному мрамору и принялся выводить первую букву. Вот уже и имя написано. Под ним – слова: «Любимый сын». В самом низу– хрупкие очертания ракушки.
«Наутилус, Мэттью», – пояснил он вслух, но никто не услышал. Мэттью не было.
– Кевин.
Пэтси вошла в комнату. Кевин старался не глядеть на нее. Он склонился над своей работой.
– Они ушли, Кев. Инспектор сказал, мы можем забирать Мэттью. Полиция в Слоу готова его отдать.
Он не хотел отвечать. Только не говорить. Не говорить о Мэттью, не говорить с женой. Кевин ушел в работу. Пэтси прошла через комнату. Он почувствовал, как она опустилась на кровать рядом с ним. Сейчас она читает, что он написал на камне. Она снова заговорила, мягким, растроганным голосом, касаясь ладонью его узловатой, натруженной руки:
– Ему бы это понравилось, Кев. Мэтти нравились ракушки.
Кевин почувствовал, как сжимается в нем тугой узел. Он не мог больше совладать со скорбью. Пэтси все еще пытается заговорить с ним. Пэтси все еще любит его. Она касается его руки, она понимает его.
Он уронил карандаш. В отчаянии он пытался ухватиться за холодный мрамор, лежавший у него на коленях, последний надежный оплот.
– Пэтс… – Голос изменил ему.
– Я знаю, милый, – ответила она. – Я все знаю. И он заплакал.
Барбара Хейверс подождала, пока Линли не отъехал подальше, и только тогда пустилась пешком к своему дому. Линли хотел подвезти ее к самому порогу, ведь час был поздний, однако Барбара уговорила инспектора высадить ее на углу Ганнерсбери-лейн и Аксбридж-роуд. Ей, дескать, не повредит небольшая прогулка, свежий после дождя воздух прочистит мозги.
Линли попытался спорить. Ему не нравилось, что она пойдет домой одна, после полуночи, по темным улицам пригорода.
Но Барбара настояла на своем. За всеми приводимыми ею доводами Линли расслышал настоятельную потребность укрыть свою частную жизнь. Быть может, он догадался, что ей непременно надо скрыть от инспектора, какой жизнью она живет за пределами Скотленд-Ярда. Линли, внимательный наблюдатель, не мог не заметить, как обветшали дома, мимо которых они проезжали. В конце концов он нехотя согласился с ней, остановил «бентли» у фонаря и, нахмурившись, подождал, пока она выйдет из машины.
– Хейверс, вы вполне уверены…– окликнул он ее, опустив окно. – Не слишком-то это разумно. Уже поздно.
– Все будет в порядке, сэр, уверяю вас. – Покопавшись в висевшей на плече сумке, Барбара достала сигареты. – Увидимся утром, да? – Попрощавшись с Сент-Джеймсом, она шагнула прочь от машины. – Поезжайте домой, инспектор. Отдохните малость.
Он что-то проворчал в ответ, поднял стекло, и машина тронулась с места. Барбара помедлила с минуту, следя за габаритными огнями «бентли», возвращавшегося в город. Чиркнула спичкой, прикурила, бросила спичку в лужу на тротуаре. Огонек зашипел, поднялся клубочек дыма, миниатюрное перистое облако, и
