которой Франческа Джеррард с оптимизмом дала название игротеки. Находившаяся в самом конце нижнего коридора, с северо-восточной стороны – причем дверь ее была почти скрыта за грудой одежды для прогулок, в сущности, никому не нужной, – комната эта оказалась полностью изолированной, и, войдя туда, Айрин с радостью вдохнула запах плесени, гниющего дерева и всюду проникающего запаха пыли и грязи. Как видно, великие планы обновления дома пока еще не коснулись этого дальнего уголка. Айрин поймала себя на том, что рада этому.

В центре комнаты стоял старый бильярдный стол, его зеленое сукно сильно сморщилось, сетки под большинством луз или порвались, или вообще отсутствовали. В стойке на стене стояли кии, и Айрин рассеянно провела по ним пальцами, идя к окну. Штор на нем не было, поэтому тут было как-то особенно зябко. Поскольку она была без пальто, то обхватила себя руками и крепко потерла предплечья, ощущая ответное трение шерстяного платья о кожу как своего рода боль.

Из окна мало что было видно, только оголенная зимой ольховая роща, за которой шиферная крыша эллинга казалась выраставшей из холмика, как треугольный нарост. Это была оптическая иллюзия, созданная ракурсом и высотой холма. Айрин невольно подумала, что иллюзии занимают прочное место в ее жизни.

— Боже мой, Рини. А я тебя везде ищу. Что ты здесь делаешь? — Роберт Гэбриэл подошел к ней. Она не услышала, как он вошел, ему удалось так же беззвучно закрыть покоробившуюся дверь. Через руку его было перекинуто пальто, он пояснил: – Я уже собирался идти искать тебя на улицу. – Он набросил пальто ей на плечи.

Это был в общем-то ничего не значащий жест, однако Айрин по-прежнему испытала явное отвращение к его прикосновениям.

Он стоял так близко, что она чувствовала запах его одеколона и легкий запах кофе, смешанный с запахом зубной пасты в его дыхании. Ее замутило.

Если Гэбриэл и заметил это, то виду не подал.

– Нас отпускают. Они кого-нибудь арестовали? Ты не знаешь?

Она не могла заставить себя посмотреть на него.

– Нет. Никого не арестовали. Пока нет.

– Конечно, нас потащат на дознание. Боже, как чертовски неудобно мотаться туда-обратно из Лондона! Но все лучше, чем торчать в этом леднике. Горячая вода, сама знаешь, теперь тоже закончилась. Этот старый бойлер починят не раньше чем через три дня. Это уж совсем погано, верно?

– Я тебя слышала, – сказала она. Она говорила безнадежным шепотом. Почувствовала, что он смотрит на нее.

– Слышала?

– Я слышала тебя, Роберт. Я слышала тебя и позапрошлой ночью.

– Айрин, о чем ты…

– О, тебе нет нужды волноваться, что я скажу полиции. Я этого не сделаю, не так ли? Поэтому ты меня и разыскиваешь, позволь тебе сказать. Чтобы убедиться, что гордость не позволит мне такое рассказать.

– Ну что ты! Я даже не знаю, о чем ты говоришь. Я здесь потому, что хочу отвезти тебя в Лондон. Я не хочу, чтобы ты добиралась туда одна. И речи нет…

– А самое смешное, – едко перебила Айрин, – что на самом деле я искала тебя. О боже мой… Роберт, я… я была готова принять тебя назад. Я даже… – К ее стыду, голос ее дрогнул, и она отвернулась, словно надеялась таким образом взять себя в руки. – Я даже привезла тебе фотографию нашего Джеймса. Ты знаешь, что в этом году в школе он сыграл Меркуцио?[32] У меня есть две фотографии – Джеймса и твоя – в двойной рамке. Помнишь то фото – ты в роли Меркуцио, много лет назад? Конечно, вы не очень похожи, потому что у Джеймса мой цвет волос и глаз, но все равно, я подумала, что ты бы захотел взять эти фотографии. Хотя бы из-за Джеймса. Нет, я лгу сама себе. И я поклялась прошлой ночью, что покончу с этим. Я хотела привезти тебе фотографии, потому что при своей ненависти любила тебя, и тогда вечером, когда мы с тобой были вдвоем в библиотеке, я всего на мгновение подумала, что есть шанс…

– Рини, ради всего святого…

– Нет! Я тебя слышала! Все снова было как в Хэмстеде! В точности! А еще говорят, что ничто в жизни не повторяется. Какая жестокая насмешка! Все, что мне было нужно, это открыть дверь и снова увидеть, как ты имеешь мою сестру. Как я сделала это в прошлом году, с одной только разницей, что на этот раз я была одна. По крайней мере, наши дети на сей раз были избавлены от этого зрелища, не увидели, как их отец пыхтит и стонет над их милой тетей Джой.

– Это не…

– … то, что я думаю? – Айрин почувствовала, что ее лицо кривится от подступающих слез. Это разозлило ее – что он по-прежнему способен довести ее до них. – Я не хочу этого слышать, Роберт. Хватит лгать. Хватит твердить: «Это случилось только раз». Все. Надоело.

Он схватил ее за руку.

– Ты думаешь, что я убил твою сестру? – Его лицо казалось больным, возможно, от недосыпа или от чувства вины.

Она хрипло рассмеялась, стряхнув его руку:

– Убил ее? Нет, это не в твоем духе. На что тебе мертвая Джой? В конце концов, ты не стал бы трахать труп.

– Этого не было!

– Тогда что я слышала?

– Не знаю, что ты слышала! Не знаю, кого ты слышала! С ней мог быть кто угодно.

– В твоей комнате? – последовал вопрос.

Его глаза в ужасе расширились.

– В моей… Рини, боже милосердный, это не то, что ты думаешь!

Она скинула с плеч его пальто. Когда оно упало, с пола взметнулось облако пыли.

– Это даже хуже, чем знать, что ты всегда был гнусным лжецом, Роберт. Потому что теперь… теперь и я стала такой. Боже, помоги мне. Я думала, что, если Джой умрет, я освобожусь от боли. Теперь я знаю, что мне не стать свободной, пока не умрешь ты.

– Как ты можешь так говорить? Ты действительно этого хочешь?

Она горько улыбнулась:

– Всем сердцем. О боже, боже! Всем сердцем!

Он отступил от нее, от лежавшего между ними на полу пальто.

Его лицо было пепельно-серым.

– Пусть так и будет, любимая, – хрипло прошептал он.

Линли нашел Джереми Винни на улице, на парковочной площадке, он укладывал в багажник взятого напрокат «морриса» свой чемодан. Винни был в пальто, перчатках и обмотан шарфом; от его дыхания в воздухе равномерно повисало облачко пара. Высокий лоб его розово блестел в лучах солнца, и почему-то казалось, что Винни изрядно вспотел, невзирая на холод. Линли отметил, что он отъезжает первым, необычная манера поведения для газетчика. Линли двинулся к нему по дорожке, под его ногами заскрежетал гравий и лед. Винни поднял голову.

– Рано едете, – заметил Линли.

Журналист кивнул в сторону дома, каменные стены которого были, как чернилами, разрисованы темными тенями раннего утра:

– Не очень-то хочется тут задерживаться.

Он захлопнул крышку багажника и проверил, надежно ли тот заперт. Он выронил ключи и, хрипло откашлявшись, нагнулся, чтобы водворить на место, в потертый кожаный футляр. И наконец, с умеренно скорбным видом посмотрел на Линли – такой бывает, когда первый шок прошел и огромность потери начинает нивелироваться бесконечностью времени.

– Мне почему-то думалось, – сказал Линли, – что журналист должен уезжать последним.

Винни издал резкий, короткий смешок, который относился, похоже, к его собственной персоне,