– Полагаю, вы видите Маргерит только такой, какая она сейчас – в ее шестьдесят девять лет, когда силы уже совсем не те. Но в тридцать четыре, когда все это случилось, она была очаровательной. Полной жизни. И горевшей… горевшей желанием жить.

Лорд Стинхерст беспокойно пересел на другой стул, на тот, что стоял у стены, где было совсем темно. Он оперся руками на колени и вперился в цветочный узор на ковре, словно этот неброский изящный орнамент таил в себе нужные ответы. Его голос звучал монотонно: так обычно излагают факты, требующие предельной точности, без примеси эмоций.

– Она и мой брат Джеффри полюбили друг друга вскоре после войны.

Линли ничего не сказал, но про себя изумился, как можно, пусть даже спустя тридцать шесть лет, так спокойно говорить об этом, в сущности, предательстве. Такая нечувствительность свидетельствовала о том, что сидевший перед ним человек – внутри мертв. Целеустремленно следуя к вершинам своей карьеры, он словно хотел забыться, отвлечься от страданий, которыми изобиловала его личная жизнь.

– Джефф привез с войны уйму наград. Вернулся с фронта героем. Естественно, Маргерит им увлеклась. Он всем нравился. Было в нем что-то такое. – Стинхерст умолк, задумавшись. Его ладони нашли друг друга и плотно сжались.

– Вы тоже воевали? – спросил Линли.

– Да. Но не так самозабвенно, как Джеффри. Не с его особым отношением и безоглядной отдачей. Мой брат был сам огонь. От него исходило какое-то сияние. И к его теплу тянулись более слабые существа.

Маргерит оказалась одной из них. Элизабет 6ыла зачата в доме моих родителей в Сомерсете, куда Маргерит пришлось поехать одной. Это случилось летом, я не появлялся дома уже два месяца, кочевал с места на место, ставил спектакли в провинциальном театре. Маргерит хотела поехать со мной, но, честно говоря, это бы меня стеснило, нужно было бы как-то ее… развлекать. Я думал, – в его голосе звучало презрение к собственной персоне, – что она будет мне мешать. Моя жена не какая-то там глупышка, Томас. Кстати, она и сейчас очень неглупа. Наверняка почувствовала мое состояние и не захотела больше напрашиваться. Мне следовало бы сообразить, что это неспроста, но я был слишком увлечен театром, ничего вокруг не замечал. Мне и присниться не могло, что у нее с Джеффри роман. А в конце лета она сообщила, что беременна. Но не сказала мне, кто отец.

То, что леди Стинхерст скрыла от мужа имя отца, было понятно. Но почему, узнав об измене, Стинхерст от нее не ушел, было для Линли великой загадкой.

– Почему вы с ней не развелись? Каким бы постыдным ни был развод, вы обрели бы относительный душевный покой.

– Из-за Алека, – ответил Стинхерст. – Из-за нашего сына. Вы сами произнесли это слово – постыдным. И мало того. По тем временам это было неслыханным скандалом, который, видит бог, на многие месяцы занял бы первые страницы всех газет. Я не мог подвергнуть Алека такой пытке. Он слишком много для меня значил. Полагаю, больше, чем сам мой брак.

– Вчера вечером Джой обвинила вас в убийстве Алека.

Слабая улыбка тронула губы Стинхерста, в ней отразились печаль и смирение.

– Алек, мой сын служил в ВВС. Его самолет упал во время испытательного полета над Оркнейскими островами в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. В… – Стинхерст быстро моргнул и поменял позу. – В Северное море.

– Джой об этом знала?

– Конечно. Но она любила Алека. Они хотели пожениться. Его смерть стала для нее огромным ударом.

– Вы были против этого брака?

– Я был не в восторге. Но не отговаривал. Просто предложил им подождать, пока Алек отбудет свой срок в армии.

– Отбудет срок?

– В нашем роду все мужчины служили в армии. Этой традиции уже триста лет. Вряд ли кому захотелось бы, чтобы его сын стал первым, кто нарушит традицию. – В первый раз в голосе Стинхерста появилось что-то похожее на чувство. – Но Алек мечтал совсем о другом, Томас. Он хотел изучать историю, жениться на Джой, писать или преподавать в университете. А я – горе-патриот, любивший свое фамильное древо больше, чем собственного сына, – я не отставал от него, пока не убедил выполнить свой долг. Он выбрал Военно-воздушные силы. Думаю, он считал, что там он будет подальше от этого пекла. – Стинхерст посмотрел на Линли и пояснил, словно защищая сына: – Он не был трусом. Он просто не выносил войны. Довольно естественная реакция для прирожденного историка.

– Алек знал о романе матери с дядей?

Стинхерст снова опустил голову. Разговор, казалось, отнимает у него не один год жизни, лишая последних сил. Это поражало, ведь он был невероятно моложав.

– Я думал, что нет. Надеялся, что нет. Но теперь, судя по тому, что вчера вечером сказала Джой, выходит, что знал.

Значит, все эти впустую потраченные годы, вся эта шарада – разыгранная, чтобы защитить Алека, – оказались напрасными. Словно прочитав мысли Линли, Стинхерст добавил:

– Я всегда был чертовски цивилизованным. И не собирался превращаться в Чиллингзуорта, когда Маргерит стала Эстер Принн[21]. Поэтому мы и разыгрывали эту шараду – Элизабет была моей дочерью до кануна нового, шестьдесят второго года.

– Что случилось?

– Я узнал правду. Это было случайное замечание, обмолвка, из которой я понял, что мой брат Джеффри как раз тем летом находился в Сомерсете, а не в Лондоне, где вроде бы должен был быть. И тогда меня осенило. Но думаю, в глубине души я всегда это подозревал.

Стинхерст вдруг резко поднялся и, подойдя к камину, бросил туда несколько кусков угля, а потом стал смотреть, как их охватывает пламя. Линли ждал, пытаясь понять причину его внезапной активности. Что это? Попытка обуздать эмоции или что-то скрыть?

– Произошла… боюсь, мы страшно поссорились. Точнее – подрались. Это было здесь, в Уэстербрэ. Нас разнял Филип Джеррард, муж моей сестры. Если честно, Джеффри досталось больше… Он уехал сразу же после полуночи.

– Он был в состоянии ехать?