плакать, потому что он ненавидел их всех, ненавидел, ненавидел…

Он открыл глаза, но вокруг было темно. Боль от ожога он больше не чувствовал, но он знал, что Бог его покинул, что он остался один и что конца этому нет…

Семьдесят девять… восемьдесят…

Ритмичные удары плети раздирали кожу. Его тело с вытянутыми вверх руками было привязано к мачте «Молоха». Хвосты плети врезались в кожу на груди, ложась поверх клейма, которое ему вытравили пять лет назад.

Восемьдесят один… восемьдесят два…

Он даже не вздрагивал, ему было все равно. Труднее всего было вынести первые десять — двадцать ударов. После этого наступило отупление. Он больше не чувствовал боли. И вообще ничего не чувствовал. Прижавшись щекой к грубо отесанному дереву мачты, он, не отрываясь, смотрел на лейтенанта Уэйкфилда, отсчитывавшего удары.

Восемьдесят три… восемьдесят четыре…

Кровь текла по спине и канала на палубу. Он убил заключенного. В целях самозащиты, но до этого никому не было дела. Его тюремщики пустили в ход плетку-девятихвостку, не принимая во внимание никаких оправданий. Его били, держали впроголодь, стремясь сломить его дух.

Восемьдесят пять… восемьдесят шесть…

Ему помогла выжить ненависть. Ненависть и жажда нести. Первая заменяла ему пищу, вторая — воду. Они подпитывали его и давали силы.

Восемьдесят семь… восемьдесят восемь…

Он был всегда настороже. Никогда не позволял другим заключенным загнать себя в угол. Никому не давал спуску и крал любую крошку, которая попадалась на глаза. Не доверял никому. Кроме себя, ему ни до кого не было дела.

Восемьдесят девять… девяносто…

Немало людей старше его по возрасту и сильнее умерло на борту этой вонючей, заражённой всеми болезнями посудины. Он выжил, потому что его поддерживала ненависть.

Девяносто один… девяносто два…

А по ночам, когда спускалась тьма, он мечтал.

Девяносто три… девяносто четыре…

Мечтал о том, как будет резать горла.

Девяносто пять…

Первым будет лейтенант Уэйкфилд. Потом все так называемые «друзья». Особенно капитан Элдридж. Для Элдриджа он придумает что-нибудь особенно жестокое.

Девяносто шесть…

Он мечтал о море крови, которая утолит его жажду мести.

Девяносто семь…

Он жаждал крови и обдумывал способы утопить в крови своих врагов.

Девяносто восемь…

Он дал себе страшную клятву стать тем, кого они больше всего боятся. Тем, кем они сами сделали его, заклеймив его.

Девяносто девять…

Стать пиратом.

Внушающим ужас пиратом, каких еще не видывала Англия.

Сто.

Он выругался, дернулся всем телом и вдруг услышал слова: «Ты не один»!

Шепот шел будто откуда-то издалека. Он не мог раздаваться здесь, где находится он, в преисподней. Он даже разозлился, услышав этот голос, такой нежный, ободряющий.

Боль он может выдержать, но надежду никогда.

— Шшш, я здесь, рядом, — снова услышал он. — Ты не один.

Нет, нет, он один, он всегда будет один. Ему так лучше.

Что-то прикоснулось к его лицу. Рука. Легким движением прошлась по щеке, по лбу влажная ткань. Влага. Такая прохладная, невероятно чудесная. Легкое прикосновение было под стать нежному голосу. Целительное, охлаждающее адский жар.

Сон. Наверное, это ему снится. Потому что чему быть, — того не миновать. Он находился там, где ему место, и останется здесь навсегда.

Не убий, не убий… Прости меня, отец, я согрешил.

Нет, этот сон не должен продолжаться, он не хочет этого. Не хочет, чтобы снова появлялся проблеск надежды. Он сдался на милость адского пламени. Пусть оно сожжет его дотла, он даже сопротивляться не станет, потому что это бессмысленно.

Это конец. Неминуемый конец.

Здесь он и останется — один навсегда.

Тьма сомкнулась вокруг: догорел и погас последний огарок свечи. Саманту охватило отчаяние.

Он умирает.

Она сидела, склонившись над ним в мертвой тишине пещеры, которая казалась ей теперь похожей на гробницу. Плечи ее вздрагивали от рыданий, все тело дрожало. Больше она ничего не может сделать. Все усилия оказались напрасными.

Сэм застонала. Она делала все, что только могла придумать, не смыкая глаз, ухаживала за ним, потеряв счет дням и ночам. Она уже не знала, сколько времени они пробыли здесь: три дня, а может быть, четыре?

Она пыталась охладить жар водой и отдала ему все, что оставалось по фляге, оставив для себя всего несколько капель. Когда воды не осталось, она приспособилась увлажнять кусочек ткани под тоненькой струйкой воды, сочившейся по стене пещеры, а когда ткань намокала, выжимала воду ему на губы.

Лезвием ножа она прижгла рану на плече, надеясь остановить кровотечение. Потом сняла с него лохмотья, оставшиеся от рубахи, и, как могла, обмыла его, охлаждая горевшее от жара тело.

Все бесполезно. На короткое время ему, кажется, полегчало, но потом стало еще хуже.

Он лежал неподвижно, истерзанный трепавшей его лихорадкой, больше не вскрикивал, не стонал и вообще не издавал ни звука, даже дыхание едва прослушивалось.

Сэм сжала пальцами запястье: пульс почти не прощупывался. Она тряхнула головой, не желая глядеть правде в глаза, и обхватила пальцами его широкую грубую ладонь.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Прошу тебя…

Она закрыла глаза. Эти сильные руки… Она видела, как они держат пистолет, орудуют топором, расправляются с врагами; она узнала их силу, когда он, подхватив ее в водовороте, спас ей жизнь… когда утешал ее, такую испуганную, возле входа в пещеру.

А теперь из них ушла сила. Взяв его пальцы в свои, она сильно сжала их, но он лежал без звука, без движения. Он больше не цеплялся за жизнь, и она была бессильна удержать его в этом мире.

Его рука по сравнению с ее рукой была такой большой, темной и крепкой. Ей не верилось, что нечто невидимое может убить такого сильного и выносливого человека. Лихорадка сжигала его, и постепенно уходили из него последние слабые признаки жизни.

— Нет! — Саманта обняла его обеими руками. Упрямства у нее хватит на них двоих. — Нет! Ты не можешь! Тем более сейчас, после всего, что мы выдержали вместе. Я не позволю тебе.

Слезы безудержным потоком хлынули из глаз — горячие, горькие. Все ее упрямство не поможет ему. Ему уже ничто не поможет. У нее не осталось надежды снасти его. Ужас и уныние охватили Сэм, лишив последней надежды. Она долго сопротивлялась отчаянию, но все оказалось напрасно.

Их ждет смерть. Медленная, жуткая смерть в кромешной тьме. Мысль эта так потрясла ее, что она бессильно опустилась на землю и, не отпуская его руки, уткнулась лбом в его грудь, закрыла глаза и, больше не сдерживаясь, дала волю слезам. Она была сломлена тщетностью своих усилий, отчаянием и беспомощностью, измучена бессонными ночами без пищи и воды. Но она плакала не только над собой. Она плакала от жалости к нему. К нему.

Сэм крепко зажмурила глаза. Она даже не знает его имени, имени человека, который ворвался в ее