Игорь глотнул еще водки.
– Спирин или Федоровский – Аракчеев сказал, что можно брать любого. Но лучше брать того, от кого будет меньше шума.
Сергей засмеялся.
– Спирин глупее того, второго. У него, поди ж ты, идеи! И я точно знаю, где его можно взять тепленьким. На Халф-Мун-стрит он свил себе любовное гнездышко. У леди есть муж, так что на всю ночь он у нее не задерживается. Я схвачу его, когда он будет выходить. И куда прикажешь его доставить? Сюда нельзя. Начнет орать, сам знаешь, а тут полно народу.
– Есть одно местечко у реки. Среди складов на Ботолф-лейн. Найти его нетрудно, тот склад в конце улицы, и, сколько ни кричи, кроме водяных крыс, тебя никто не услышит. – Игорь плюнул на битумный уголь в жаровне. – А крысам, сам понимаешь, все равно.
– Хочешь, чтобы я его туда отвез?
– Да, но привезешь ты его туда уже после полуночи.
– Тогда, пожалуй, вернусь-ка я к своей шлюхе на часок. Она еще не все деньги отработала. – Сергей пошел к двери, но остановился, взявшись за щеколду. – Ты сам все сделаешь или хочешь, чтобы это сделал я?
– Там на двоих хватит работы. Лично я не против пролить немного голубой крови. – Игорь презрительно захохотал. – Я небрезгливый.
Сергей пожал плечами:
– Мне так без разницы, что она голубая, что нет. Работа как работа. Но сперва я хочу закончить с той девчонкой и поесть жареного кролика, которого сейчас готовит хозяйка таверны.
– Ну, тогда до встречи. – Игорь взял бутылку, подумав о том, что для сегодняшней работенки водка в желудке, пожалуй, лучше, чем жареный кролик.
Граф Николай Спирин вышел на улицу, прикрыв за собой незаметную зеленую дверь в стене дома на Халф-Мун-стрит. Поправив на голове шляпу, он направился в сторону Пиккадилли. Походка у него была пружинистая, трость весело мелькала в воздухе. Он шел по узкой улочке, наслаждаясь легким февральским морозцем, с удовольствием вспоминая пережитое, как вдруг ни с того ни с сего оказался в удушающих объятиях конской попоны.
Его наполовину несли, наполовину тащили несколько футов, пока он пытался кричать и ругаться, отбиваясь от молчаливого невидимого похитителя. Его втащили в экипаж и бросили на пол. Дверь кареты захлопнулась. Экипаж тронулся. Несчастный попытался высвободиться, но тут его пнули в живот сапогом, и он задохнулся от боли. Согнувшись пополам, он замер.
Александр стоял под дверью спальни жены и прислушивался. Никаких звуков. Ничего. И тем не менее Борис сказал, что она весь вечер не выходила из спальни. Он тихо постучал. Нет ответа. Впервые он постеснялся войти без разрешения. Сегодня днем в первый раз за все время их брака она велела ему оставить ее в покое, и он не хотел навязываться.
– Ливия, – тихо позвал он, – можно войти?
Ответа по-прежнему не последовало. Вздохнув, он отошел от двери и направился к себе. Он вновь постучал уже из своей спальни, не надеясь на то, что она ему ответит. Она либо спала, либо не желала его видеть.
Только после полуночи он подошел к окну и уставился на пустынную улицу, барабаня пальцами по стеклу. Он провел отвратительный вечер, пытаясь отвлечься с помощью алкоголя и карт, но желанное забытье не наступало. Почему отец ни разу не упомянул во всех этих письмах, полных страсти, об их с Софией ребенке, о плоде их любви? Если бы София спросила его о сыне, ее любовник точно ответил бы. Отказ означал бы, что он хотел наказать ее, но в этих письмах не было ничего, что указывало бы на обиду, только любовь – самая нежная, самая пылкая страсть.
Александр с самого начала надеялся на то, что этот дом позволит ему заглянуть в душу женщины, которая подарила ему жизнь. Но получил больше вопросов, чем ответов. Моркомб упорно сопротивлялся всяким попыткам сближения со стороны Александра, а задавать вопросы о Софии Лейси напрямик он не мог, дабы не возбудить подозрений у всех домочадцев, в особенности у Ливии.
Александр отвернулся от окна и посмотрел на дверь, ведущую в спальню Ливии. Он, пожалуй, мог бы и дальше жить со всеми этими загадками, смирившись с тем, что никогда не получит ответов на мучающие его вопросы. Он всю жизнь с ними прожил, так что мог бы жить и дальше. Но пострадала, и очень сильно пострадала совершенно невинная женщина, женщина, которая не сделала ему ничего плохого, и он не знал, как искупить свою вину.
Теперь он знал, что может случиться с ним, если он потеряет Ливию. Оказалось, у них с отцом куда больше общего, чем он мог предположить. Отец его был способен на страсть, и его сын, Александр, чувствовал в себе ту же страсть, о которой кричали письма отца Софии Лейси. Но со временем такая потеря, такая бездумная растрата любви неизбежно надломит его. Так же, как скорее всего надломила отца, превратив его из страстного, с горячим сердцем человека в жесткое, бесчувственное существо, неспособное любить даже собственного ребенка.
Александр не мог допустить, чтобы нечто подобное произошло с ним.
Он прошел к двери, ведущей в соседнюю спальню, и осторожно повернул ручку. К счастью, дверь не была заперта. В спальне было темно, свечи оплыли, огонь в камине погас, балдахин на кровати и шторы на окнах одернуты. Видимо, она легла спать, даже не воспользовавшись услугами горничной.
Александр на цыпочках подошел к кровати и посмотрел на жену. Он вздрогнул, увидев, что она не спит. Глаза ее были открыты, она смотрела прямо на него.
– Я думал, ты спишь, – сказал он. – Я не хотел тебя беспокоить.
– Тебе не кажется, что слишком поздно демонстрировать деликатность? – В тусклом свете, падавшем из окна, он смог разглядеть, что глаза ее покраснели и опухли, а лицо покрыто красными пятнами.
– Ах, Ливия, прошу тебя, не надо, – взмолился он и протянул руку к ее руке, лежавшей поверх одеяла. – Прошу тебя, моя любовь, давай попробуем все исправить.
