– О даме.

– Окликните ее, Шон. Может быть, она вас не испугается. Я готов предложить тысячу пистолей за коня.

– А за даму? – со смехом спросила Шон.

– Боюсь, мне пришлось бы разориться… Так позовите же ее!

– Сударыня! – крикнула Шон. – Сударыня! Однако молодая черноглазая женщина, завернутая в белый плащ, в серой шляпе с длинным плюмажем, промелькнула стрелой, обогнав карету. Она прокричала на скаку:

– Avanti! Djerid, Avanti11!

– Она итальянка, – проговорил виконт. – Черт побери, до чего хороша! Если бы мне не было так больно, я бы выпрыгнул из кареты и побежал за ней.

– Я ее знаю, – сказал Жильбер.

– Ах, вот как? Наш деревенский философ – ходячий альманах! Он что же, со всеми знаком?

– Как ее зовут? – спросила Шон.

– Лоренца.

– Кто она?

– Подруга колдуна.

– Какого колдуна?

– Барона Джузеппе де Бальзамо. Брат и сестра переглянулись. Казалось, сестра спрашивала:

«Не права ли я была, оставив его?» «Разумеется, права!» – казалось, отвечал ей брат.

Теперь предлагаем читателям покинуть мадмуазель Шон и виконта Жана, торопящихся на почтовую станцию по Шалонской дороге: мы приглашаем вас посетить другое лицо из той же семьи.

В бывших апартаментах г-жи Аделаиды ее отец Людовик XV поселил графиню Дю Барри, которая вот уже около года была его любовницей. Он следил за тем, каков будет результат этого своеобразного государственного переворота, как отнесется к этому двор.

Благодаря своим непринужденным манерам, жизнерадостному характеру, неистощимой бодрости, шумным фантазиям фаворитка короля превратила когда-то безмолвный замок в стремительный водоворот, она оставила при себе лишь тех обитателей замка, кто принимал участие в общем веселье.

Из ее несомненно ограниченных апартаментов – учитывая силу власти занимавшей их особы – ежеминутно следовали либо приказания о празднествах, либо сигнал к увеселительному зрелищу.

Самым удивительным в этой части дворца было, пожалуй, то, что с раннего утра, то есть с девяти часов, по великолепной лестнице уже подымалась блестящая толпа увешанных брильянтами визитеров, которые потом смиренно устраивались в полной изящных безделушек приемной. Избранные с нетерпением ожидали появления из святилища своего божества.

На следующий день после описанных нами событий в деревушке Ла Шоссе, около девяти часов утра, то есть в час священный, Жанна де Вобернье поднялась с постели, накинув на плечи пеньюар из расшитого муслина, сквозь прозрачное кружево которого проглядывали округлые ножки и белоснежные руки. Жанна де Вобернье, затем мадмуазель Ланж, наконец графиня Дю Барри по милости ее бывшего покровителя г-на Жана Дю Барри, была – нет, не подобна Венере – разумеется, прекраснее, чем Венера на вкус мужчины, отдающего предпочтение естеству перед выдумкой. У нее были восхитительные волнистые светло- каштановые волосы, белоснежная атласная кожа с голубыми прожилками, томные лукавые глаза и изящно очерченные капризные коралловые губы, за которыми прятались жемчужные зубки; повсюду были ямочки: на щечках, подбородке, пальчиках. Стройностью стана она могла бы соперничать с Венерой Милосской. Она была в меру полная, и ее соблазнительная полнота великолепно сочеталась с безупречной гибкостью всего тела. Все эти прелести г-жи Дю Барри оказывались доступны взглядам избранных, присутствовавших при ее пробуждении. Людовик XV, ее ночной избранник, не упускал случая вместе с другими приближенными полюбоваться этим зрелищем, следуя пословице, которая рекомендует старикам подбирать крохи, падающие со стола жизни.

Уже несколько минут фаворитка не спала. В восемь часов она позвонила и приказала впустить в комнату свет, ее первого любовника, но не сразу, а сначала сквозь плотные шторы, затем – сквозь вуаль. Солнце в тот день было ослепительным; ворвавшись в комнату, оно вспомнило о своих былых приключениях и принялось ласкать своими лучами прелестную нимфу. Она же, вместо того чтобы, подобно Дафнии, избегавшей любви богов, уклониться от его ласк, напротив, отдавалась им со всей беззаветностью. Ее сверкавшие, словно темные рубины, глаза не припухли после сна, в них нельзя было заметить ни малейшего беспокойства, она с улыбкой разглядывала свое лицо в ручном зеркальце, отделанном золотом и жемчугом. Ее гибкое тело, о котором мы попытались дать читателю некоторое представление, легко поднялось с постели, в которой оно до той минуты покоилось, убаюканное легкими сновидениями; и вот уже фаворитка коснулась ковра из горностая ножкой, которая могла бы сравниться разве что с ножкой Золушки. Две проворные руки держали наготове туфельки, даже одна из них могла бы озолотить лесника из тех мест, откуда была родом Жанна, если бы ему удалось такую туфельку отыскать.

Пока красавица потягивалась, пробуждаясь от сна, ей накинули на плечи широкую накидку из малинских кружев, затем служанка занялась ее полными ножками, сбросившими на минутку туфельки, чтобы позволить камеристке надеть чулки розового шелка, столь тонкие и прозрачные, что они совершенно сливались с ее ножками.

– От Шон нет новостей? – спросила она камеристку.

– Нет, ваше сиятельство, – отвечала та, – А от виконта Жана?

– Тоже ничего.

– Может быть, Биши получала от них известия?

– Утром я посылала человека к вашей сестре, ваше сиятельство.

– Ну и что же, не было писем?

– Нет, писем не было.

– Ах, до чего утомительно ожидание! – произнесла графиня с очаровательной гримасой – Неужели нельзя придумать никакого средства сообщения, которое позволяло бы в один миг связать людей, находящихся друг от Друга на расстоянии в сто миль? Да-а, жаль мне того, кто попадет сегодня под руку! Много ли народу в приемной?

– И вы, ваше сиятельство, еще спрашиваете!

– Ну, конечно! Послушайте, Доре: принцесса скоро будет здесь, было бы неудивительно, если бы меня покинули ради солнца, рядом с которым я всего лишь бледная звездочка. Итак, кто у нас сегодня?

– Господин д'Эгийон, принц де Субиз, господин де Сартин, президент Монеу.

– А герцог де Ришелье?

– Еще не появлялся.

– Ни сегодня, ни вчера! Я же вам говорила, Доре: боится себя скомпрометировать. Пошлите человека в особняк де Гановер справиться о здоровье герцога.

– Слушаюсь, ваше сиятельство. Ваше сиятельство примет всех сразу или даст аудиенцию каждому в отдельности?

– Я хочу поговорить с господином де Сартином, пригласите его одного.

Едва камеристка успела передать приказание графини выездному лакею, который ожидал в коридоре, ведущем из приемной в комнату графини, как в спальню явился начальник полиции, одетый в черное; он смягчил строгое выражение серых глаз и поджатых тонких губ любезнейшей улыбкой.

– Здравствуйте, недруг мой! – произнесла, не глядя на него, графиня, – она видела его в своем зеркальце.

– Я – ваш недруг?

– Да, именно вы. Весь мир делится для меня на два лагеря: друзей и врагов. Я не считаю равнодушных, точнее, я отношу их к врагам.

– Вы правы, ваше сиятельство Скажите же, каким образом, несмотря на мою хорошо вам известную преданность, я оказался причисленным к лагерю ваших недругов?