— Я больше не министр, сударь, — отозвался Дюмурье.

— Но в предместьях неспокойно!

— Доложите об этом королю.

— Дело не терпит отлагательств!

— Ну так поторопитесь! Король только что принял мою отставку.

Господин де Роменвилье бросился бегом по ступеням.

17-го утрам к Дюмурье вошли г-н Шамбона и г-н Лажар; оба они явились от имени короля: Шамбона пришел забрать портфель министра внешних сношений, а Лажар — принять дела военного министерства.

Утром следующего дня, то есть 18-го числа, король назначил встречу с Дюмурье, дабы покончить с ним, а заодно и с его последней работой: счетами и тайными расходами.

Увидев Дюмурье во дворце, придворные решили, что он возвращается на прежнее место, и окружили его с поздравлениями.

— Господа, будьте осторожны! — предупредил Дюмурье. — Вы имеете дело не с возвращающимся, а с уходящим министром: я только что сдал дела.

Окружавшая его толпа придворных в одно мгновение растаяла.

В эту минуту лакей доложил, что король ожидает г-на Дюмурье в своей комнате.

Король вновь обрел прежнюю безмятежность.

Объяснялось ли это силой души или кажущейся безопасностью?

Дюмурье представил счета. Окончив работу, он поднялся.

— Так вы собираетесь догонять армию Люкнера? — откидываясь в кресле, поинтересовался король.

— Да, государь; я с огромным удовольствием покидаю этот ужасный город; жалею я лишь об одном: я оставляю вас здесь в опасном положении.

— Да, в самом деле, — с видимым равнодушием согласился король, — я знаю, какая опасность мне угрожает.

— Государь, — продолжал Дюмурье, — вы должны понять, что сейчас я говорю с вами не из личного интереса: будучи выведен из состава совета, я навсегда от вас отлучен; итак, из верности, во имя самой чистой привязанности, из любви к отечеству, ради вашего спасения, ради спасения короны, королевы, ваших детей; во имя всего, что дорого и свято, я умоляю ваше величество не упорствовать в наложении вашего вето: это упорство ни к чему не приведет, а себя вы погубите, государь!

— Не говорите мне больше об этом, — нетерпеливо проговорил король, — я уже принял решение!

— Государь! Государь! Вы говорили мне то же в этой самой комнате в присутствии королевы, когда обещали одобрить декрет.

— Я был не прав, мне не следовало вам этого обещать, сударь, и я в этом раскаиваюсь.

— Государь! Повторяю, что я имею честь в последний раз с вами говорить и потому прошу меня простить за откровенность: у меня за плечами пятьдесят три года, — вы ошибались не тогда, когда обещали мне санкционировать эти декреты, а сегодня, когда отказываетесь сдержать свое обещание… Кое-кто пользуется вашей доверчивостью, государь; вас толкают к гражданской войне; вы обессилены, вы погибнете, а история хоть и пожалеет вас, однако непременно упрекнет в причиненном Франции зле!

— Вы полагаете, что именно я буду повинен в несчастьях Франции? — удивился Людовик XVI.

— Да, государь.

— Бог мне свидетель: я желаю ей только благополучия!

— Я в этом не сомневаюсь, государь; однако мало иметь добрые намерения. Вы хотите спасти церковь — вы ее губите; ваше духовенство будет перерезано; ваша разбитая корона скатится на землю, залитую вашей кровью, кровью королевы, а может быть, и ваших детей. О мой король! Мой король!

Задыхаясь, Дюмурье припал губами к протянутой Людовиком XVI руке.

С необычайной безмятежностью и не свойственным ему величавым видом король молвил:

— Вы правы, сударь; я готов к смерти, и я заранее прощаю ее своим убийцам. Что же до вас, то вы хорошо мне послужили; я вас уважаю и благодарен вам за откровенность… Прощайте, сударь!

Торопливо поднявшись, король отошел к окну. Дюмурье собрал бумаги не спеша, чтобы лицо его успело принять подходящее случаю выражение, а также чтобы дать королю возможность его окликнуть; затем он медленно пошел к двери, готовый вернуться по первому слову Людовика XVI; однако это первое слово оказалось и последним.

— Прощайте, сударь! Желаю вам счастья! — только и выговорил король.

После этих слов Дюмурье не мог более ни минуты оставаться в комнате короля..

Он вышел.

Монархия только что порвала со своей последней опорой; король сбросил маску.

Он стоял лицом к лицу с народом.

Посмотрим, чем же в это время был занят народ!