Час спустя он получил записку без подписи и узнал почерк короля; тот писал:

«Не думайте, сударь, что меня удастся запугать угрозами; мое решение принято».

Дюмурье схватил перо и написал следующее:

«Государь! Вы плохо обо мне думаете, ежели считаете меня способным пустить в ход подобное средство. Я и мои коллеги имели честь написать Вашему Величеству письмо, заключающее просьбу принять нас завтра в десять часов утра; а пока я умоляю Ваше Величество выбрать человека, который мог бы в двадцать четыре часа, учитывая неотложность дел военного министерства, принять от меня дела, ибо я хотел бы уйти в отставку».

Он поручил доставить письмо собственному секретарю: он хотел быть уверенным в том. Что получит ответ.

Секретарь ждал до полуночи и в половине первого вернулся вот с какой запиской:

«Я приму министров завтра в десять часов, и мы обсудим то, о чем Вы мне пишете».

Стало ясно, что во дворце зреет контрреволюционный заговор.

Да, существовали силы, на которые могла бы рассчитывать монархия.

Конституционная гвардия в шесть тысяч человек, распущенная, но готовая вновь собраться по первому зову; Около восьми тысяч кавалеров ордена Св. Людовика: его красная лента служила сигналом к объединению; Три батальона швейцарцев по тысяче шестьсот человек в каждом: отборные части солдат, непоколебимых, словно горы Швейцарии.

Но было еще нечто более важное: существовало письмо Лафайета, в котором говорилось следующее:

«Не уступайте, государь! Вы сильны тем, что Национальное собрание передало Вам свои полномочия; все честные французы готовы объединиться вокруг Вашего трона!»

Итак, вот что королю предлагали сделать и что было вполне осуществимо:

Разом собрать конституционную гвардию, кавалеров ордена Св. Людовика и швейцарцев; В тот же день и час выкатить пушки; перекрыть выходы из Якобинского клуба и Собрания; собрать всех роялистов Национальной гвардии, — таких было около пятнадцати тысяч человек, — и ждать Лафайета, который через три дня форсированного марша мог бы вернуться из Арденн К сожалению, королева и слышать не желала о Лафайете.

Лафайет олицетворял собой умеренную политику, и, по мнению королевы, эта революция могла быть проведена и закреплена; напротив, политика якобинцев очень скоро толкнула бы народ на крайности и потому не имела будущего.

Ах, если бы Шарни был рядом! Но она даже не знала, где он, а ежели бы и узнала, то для нее, если и не как для королевы, то как для женщины, было бы слишком унизительно прибегать к его помощи.

Ночь прошла во дворце беспокойно, в спорах; у монархии было достаточно сил не только для обороны, но и для нападения, однако не было крепкой руки, которая могла бы их объединить и возглавить.

В десять часов утра министры прибыли к королю.

Это происходило 16 июня.

Король принял их в своей спальне.

Слово взял Дюрантон.

От имени всех четырех министров он с выражением глубокой почтительности попросил отставки для себя и своих коллег.

— Да, понимаю, — кивнул головой король, — вы боитесь ответственности!

— Государь! — вскричал Лакост. — Мы боимся ответственности короля; что же касается нас, то поверьте, что мы готовы умереть за ваше величество; но, погибая за священников, мы лишь ускорим падение монархии!

Людовик XVI поворотился к Дюмурье со словами:

— Сударь! Можете ли вы что-нибудь прибавить к тому, о чем говорилось в вашем вчерашнем письме?

— Нет, государь, — отвечал Дюмурье, — если только нашей преданности и нашей привязанности не удастся убедить вас, ваше величество.

— В таком случае, — нахмурившись, молвил король, — ежели ваше решение окончательно, я принимаю вашу отставку; я об этом позабочусь.

Все четверо поклонились; Мург успел составить письменную просьбу об отставке и подал ее королю.

Трое других сделали устные заявления.

Придворные ожидали в приемной; они увидели, как выходят четыре министра, и по выражению их лиц поняли, что все кончено.

Одни возрадовались; другие пришли в ужас.

Атмосфера сгущалась, как в знойные летние дни; чувствовалось приближение грозы.

В воротах Тюильри Дюмурье встретил командующего Национальной гвардией г-на де Роменвилье.

Он только что в спешке прибыл во дворец.

— Господин министр, — молвил он, — я жду ваших приказаний.