— Так вы, стало быть, не думаете, как якобинцы, как господин де Робеспьер, к примеру, что господин де Нарбон связан со шведским посольством?

— Как же, как же, вот именно так; только он связан с будуаром жены, а не с кабинетом мужа. Предполагать, что госпожа де Сталь играет в этом деле хоть сколько-нибудь серьезную роль, значило бы верить в то, что он — муж собственной жены… О Господи! Да нет же, это не предательство посланника, ваше величество:, это слабость любовников. Нужно по крайней мере, чтобы любовь, это великое, вечно существующее ослепление, толкнула женщину на то, чтобы она вложила шпагу Революции в руки этого легкомысленного развратника.

— Вы говорите о той шпаге, которую целовал господин Инар в Якобинском клубе?

— Увы, ваше величество, я говорю о той шпаге, что занесена над вашей головой.

— Значит, по-вашему, господин Жильбер, мы были неправы, назначив господина де Нарбона военным министром?

— Было бы лучше, ваше величество, если бы вы немедленно назначили того, кто должен прийти ему на смену.

— Кто же это?

— Дюмурье.

— Дюмурье, выслужившийся из рядовых?

— Ах, ваше величество! До чего это несправедливо!.. Да еще по отношению к тому, кого это может оскорбить!

— Разве господин Дюмурье не был простым солдатом?

— Мне отлично известно, ваше величество, что господин Дюмурье не принадлежит к придворной знати, которой все приносится в жертву; господин Дюмурье, дворянин из провинции, не имея возможности ни купить, ни получить полк, поступил на службу простым гусаром. В двадцать лет он едва не был изрублен шестью противниками, но не сдался, однако, несмотря на такое мужество, несмотря на тонкий ум, он прозябал в нижних чинах.

— Да, он развил свой ум, когда служил шпионом у Людовика Пятнадцатого.

— Зачем называть шпионажем то, что в других обстоятельствах вы зовете дипломатией? Мне известно, что без ведома министров короля он поддерживал с его величеством переписку. Какой свитский офицер не делал бы того же?

— Сударь! — вскричала королева, против воли выдавая глубокое понимание политики, в подробности которой она входила. — Это человек, лишенный всякой морали! У него нет ни принципов, ни чести! Герцог де Шуазель говорил мне, что Дюмурье представил ему на рассмотрение сразу два проекта о корсиканцах: в одном он предлагал их поработить, в другом — освободить.

— Это правда, ваше величество; однако герцог де Шуазель забыл вам сказать, что был принят первый проект и Дюмурье храбро сражался, дабы он удался.

— В тот день, когда мы назначим господина Дюмурье министром, мы тем самым объявим войну Европе.

— Ваше величество! В глубине души каждый уже готов к войне! Известно ли вам, что в этом департаменте уже составлены списки добровольцев? Их шестьсот тысяч! В горах Юры женщины заявили, что отпускают всех мужчин и что ежели им раздадут пики, они сами смогут охранять свой край.

— Вы только что произнесли слово, заставившее меня вздрогнуть! — заметила королева.

— Прошу прощения, ваше величество, — отозвался Жильбер, — скажите мне, какое это слово, чтобы я не допустил повторения подобного несчастья.

— Вы произнесли слово «пики»… О, эти пики восемьдесят девятого года! У меня так и стоят перед глазами головы двух моих несчастных телохранителей, надетые на пики!

— А ведь это женщина и мать предложила открыть подписку на изготовление пик.

— А кто заставил ваших якобинцев принять кроваво-красный колпак? Тоже женщина и мать?

— Вы впадаете в заблуждение, ваше величество! — отвечал Жильбер. — Мы хотели закрепить равенство каким-нибудь символом; мы не могли обязать всех французов ходить в одинаковом платье; тогда для большей простоты мы решили принять лишь часть обязательного для всех костюма: колпак бедных крестьян; мы остановили свой выбор на красном цвете, но не потому, что это цвет крови, а, наоборот, потому, что этот цвет веселый, яркий, любимый цвет толпы.

— Ну хорошо, доктор, — кивнула королева, — я не теряю надежды, раз вы приветствуете новые начинания, увидеть однажды, как вы входите к королю пощупать пульс в красном колпаке и с пикой в руке.

Горько усмехнувшись при мысли о том, что ей не удалось задеть доктора, королева удалилась.

Принцесса Елизавета хотела было последовать за ней, однако Жильбер почти умоляюще проговорил:

— Ваше высочество, вы ведь любите своего брата, не так ли?

— О, я не просто его люблю, я его обожаю! — отозвалась принцесса Елизавета.

— Готовы ли вы передать ему хороший совет, совет друга?

— Говорите! Ежели совет в самом деле хорош…

— С моей точки зрения это отличный совет.

— Так говорите, говорите!

— Когда его министр-фельян падет, — а это произойдет очень скоро, — пусть назначит министра, искренне принявшего и надевшего тот самый красный колпак, который так пугает королеву.