— Нет, ваше величество, это еще одна попытка. Когда король перепробует все, возможно, он, наконец, придет к тому, с чего ему следовало начать.

— Вы знакомы с госпожой де Сталь? — спросила королева.

— Я имел эту честь, ваше величество. Выйдя из Бастилии, я был ей представлен и от господина Неккера узнал о том, что был арестован по распоряжению королевы.

Королева заметно покраснела, затем продолжала с улыбкой:

— Вы обещали не вспоминать об этой ошибке.

— Я о ней и не вспоминаю, ваше величество; я только отвечаю на вопрос, который вы изволили мне задать.

— Что вы думаете о господине Неккере?

— Это славный немец, характеру коего свойственны весьма разнообразные качества; от несуразностей он способен подняться до пафоса.

— Не вы ли вместе с другими склоняли короля к тому, чтобы снова обратиться к его услугам?

— Господин Неккер был, заслуженно или нет, самым популярным человеком в королевстве; я сказал королю:

«Государь! воспользуйтесь его популярностью».

— А госпожа де Сталь?

— Если не ошибаюсь, ваше величество оказывает мне честь, спрашивая мое мнение о госпоже де Сталь?

— Да.

— Что касается внешности, у нее большой нос, крупные черты лица, широкая талия-Королева усмехнулась: как женщине, ей было приятно узнать, что та, о которой было в обществе так много разговоров, нехороша собой.

— Продолжайте, — попросила она.

— У нее неважная кожа; движения ее скорее энергичны, нежели грациозны; у нее грубый голос, так что иногда можно усомниться в том, что он принадлежит женщине. При всем том ей двадцать пять лет, у нее шея богини, восхитительные черные волосы, великолепные зубы, ее глаза полны огня: в ее взгляде — целая вселенная!

— Ну, а каков ее духовный облик? Она талантлива, у нее множество достоинств? — поспешила спросить королева.

— Она добра и великодушна, ваше величество; любой из ее врагов, поговорив с ней с четверть часа, становится ее другом.

— Я говорю о ее гении, сударь: одного сердца для занятий политикой недостаточно.

— Ваше величество! Сердце — не помеха даже в политике; что же до слова «гений», употребленного вашим величеством, то лучше не произносить его всуе. Госпожа де Сталь весьма талантлива, но до гения ей далеко; когда она хочет до него подняться, у нее словно гири вырастают на ногах: между нею и ее учителем Жан-Жаком такая же разница, как между железом и сталью.

— Вы, сударь, говорите о ее таланте писательницы; расскажите мне о ней как о политике.

— На этот счет, ваше величество, — отвечал Жильбер, — о госпоже де Сталь говорят, по-моему, больше, чем она того заслуживает. С тех пор, как эмигрировали Мунье и де Лалли, ее салон превратился в трибуну английской партии, полуаристократической и двухпалатной. Так как сама она принадлежит к сословию буржуазии, — и крупной буржуазии! — она питает слабость к знатным вельможам; она и англичанами-то восхищается только потому, что считает англичан аристократами; она не знает, как действует английский парламент; таким образом, она принимает за рыцарей времен крестовых походов поистаскавшихся дворян. Другие народы способны, опираясь на прошлое, создать будущее; Англия же ради прошлого жертвует будущим.

— Вы полагаете, что именно этим объясняется то обстоятельство, что госпожа де Сталь предлагает нам Нарбона?

— Ну, на сей раз, ваше величество, совпали две вещи: любовь к аристократии и любовь к аристократу.

— Вы думаете, что госпожа де Сталь любит господина де Нарбона за его благородное происхождение?

— Да уж не за его достоинства!

— Но господин де Нарбон — в меньшей степени аристократ, чем кто бы то ни было: никто даже не знает его отца.

— Это потому, что люди не смеют смотреть на солнце… — Господин Жильбер! Как всякая женщина, я люблю сплетни: что поговаривают о господине де Нарбоне?

— Говорят, что он развратник, что он отчаянно смел и умен.

— Меня интересует его происхождение.

— Рассказывают, что когда партия иезуитов изгнала Вольтера, Машо, д'Аржансона, — одним словом, философов, ей пришлось сразиться с маркизой де Помпадур; обычаи, унаследованные от Регента, были известны: все знали, на что способна родительская любовь, подкрепленная другой любовью; тогда выбор пал — а иезуиты весьма тонко разбираются в такого рода выборах, — на одну из дочерей короля, и от нее добились, чтобы она пожертвовала собой в вступила в кровосмесительную связь; вот откуда появился очаровательный кавалер, отец которого никому не известен, как говорит ваше величество, но не потому, что тайна его рождения кроется во мраке неизвестности, а потому, что она слишком очевидна.