— Ты мог бы стать членом старинной династии благодаря новой женитьбе, Жан-Батист, — сказала я. И поскольку он продолжал читать:

— Ты разве не читал этой статьи?

— Нет, у меня нет времени читать эти скандальные хроники. Жаль, что ты в постели, а то у меня внизу экипаж, и я хотел предложить тебе…

— Ты пришел проститься и хочешь предложить мне что-то? — мой голос звучал грустно. — Скажи мне то, что хотел, но говори скорее, иначе я могу сойти с ума.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Это не так срочно. Я просто хотел просить тебя прокатиться со мной еще раз по парижским улицам. В последний раз, Дезире.

— В последний раз? — я потеряла голос. Вопрос прозвучал хрипло, шепотом.

— Знай, что я никогда не вернусь в Париж!

Сначала я не поняла, потом расплакалась.

— Но что с тобой, Дезире? Ты больна?

— Я думала, что ты мне сейчас скажешь о разводе, — проговорила я, всхлипывая, и откинула одеяло. — Я быстро оденусь, и мы поедем еще раз по улицам Парижа вместе в коляске, вместе, Жан-Батист, правда, вместе?

Коляска катилась вдоль Сены. Верх был откинут. Я положила голову на плечо Жана-Батиста и почувствовала его руку на своей талии.

Еще не совсем рассвело, и огни фонарей танцевали в воде Сены. Жан-Батист приказал кучеру остановиться, и мы пошли на «наш мост», держась за руки. Мы наклонились над водой, облокотившись о парапет.

— Всегда так, — сказала я грустно. — Я всегда ставлю тебя в неловкое положение. Сначала в гостиной м-м Тальен, потом в гостиной королевы Швеции. Прости меня, Жан-Батист!

— О, это безразлично! Я только очень беспокоюсь о тебе. Я хотел бы знать, как ты представляешь свое будущее, Дезире.

Я бормотала что-то неразборчивое, но потом взяла себя в руки, и слова нашлись:

— Если ты считаешь, что для тебя будет лучше, если ты разведешься со мной и женишься на принцессе, если это будет лучше и для Оскара — по своему усмотрению. Я ставлю одно условие.

— Какое?

— Чтобы я осталась твоей любовницей, Жан-Батист!

— Невозможно. Я не могу ввести при шведском дворе режим адюльтера. Кроме того, мне противно иметь любовниц. Придется тебе остаться моей женой.

Наша Сена струилась у ног с тихим шепотом. Это было так похоже на музыку очень отдаленного вальца.

— Даже если случится самое худшее? Даже если ты станешь королем Швеции?

— Да, моя любимая, даже если я стану королем.

Медленно мы возвращались к коляске.

— Не согласишься ли ты сделать мне одолжение и прекратить самой торговать шелком? — заметил он.

Мы остановились возле Нотр-Дам. Жан-Батист на минуту прикрыл глаза, как бы для того, чтобы навсегда запечатлеть в памяти стройные формы этого здания. Потом он открыл глаза и повторил свою просьбу.

— Я поручила Пьеру следить за регулярным получением моей доли прибыли дома Клари, — сказала я. — Пьер будет моим мажордомом, Мариус Клари будет маршалом моего двора, а Марселина — фрейлиной.

— Ты довольна графом Розеном?

— Поведением — да, но не деловыми качествами.

— Что ты хочешь сказать?

— Подумай, граф не умеет даже завернуть пакет и завязать его бечевкой. Я попросила его помочь мне однажды за прилавком, и он…

— Дезире, не хочешь же ты сделать из лейтенанта шведских драгун торговца?

— Нельзя ли прислать мне вместо Розена кого-нибудь, кто не родился с графской короной на голове? Неужели при шведском дворе совсем нет выскочек?

— Там только один выскочка — Бернадотт, — сказал Жан-Батист, смеясь.

Потом мы еще поехали в Соо, где был наш первый дом. Тот дом, который Бернадотт, верный своему слову, купил для меня и ребенка…

— Этот путь я проделывал дважды в день, когда был военным министром, — сказал Жан-Батист. — Когда могу я ждать тебя в Стокгольме, моя дорогая наследная принцесса?

— Не сейчас. — Его эполеты царапали мне щеку. — Грядущие годы будут для тебя достаточно трудными. Я не хочу делать твою жизнь еще более сложной. Ты же знаешь, что я не подхожу к шведскому двору!

Он внимательно посмотрел на меня.

— Ты хочешь сказать, что никогда не привыкнешь к шведскому двору, Дезире?

— Когда я приеду, я сама введу этикет своего двора, — сказала я задумчиво. — Посмотри, вот наш дом. На первом этаже Оскар появился на свет.

— Подумай, Оскар уже вынужден бриться. Он бреется два раза в неделю, — с улыбкой сказал Жан- Батист.

Во время возвращения мы так тесно прижались друг к другу, что нам было не до разговоров. Только на улице Анжу Жан-Батист спросил:

— У тебя нет других мотивов, чтобы оставаться в Париже? Правда?

— Да, Жан-Батист. Здесь я нужна, там — я мешаю. И я должна помочь Жюли…

— Я победил Наполеона под Лейпцигом и все-таки не могу избавиться от этих Бонапартов!

— Дело не в них. Разговор идет о Клари, прошу тебя, не забывай этого.

Экипаж остановился. Мы вошли в подъезд, взявшись за руки. Часовые смотрели на нас…

— Что бы ты ни прочла в газетах из этой светской болтовни, не верь, прошу тебя, не верь, понимаешь? — сказал Жан-Батист и поднес мою руку к своим губам.

— Жаль! А мне так бы хотелось быть твоей любовницей!.. Ах!..

Жан-Батист укусил меня за палец. А часовые смотрели на нас…

Я всегда ненавидела визиты соболезнования. Особенно это было неприятно в сияющее воскресное утро Троицына дня.

Вчера вечером одна из бывших фрейлин из Мальмезона, вся в слезах, сообщила мне, что Жозефина умерла в субботу. Она жестоко простудилась несколько дней назад, гуляя поздно вечером в парке Мальмезона с русским царем. На ней был слишком легкий шарф.

Я знаю эти шарфы, они слишком тонки для вечерних прогулок в мае, Жозефина. Лиловый, правда? Немного меланхоличный и так идущий к вашему белому личику!..

Гортенс и Эжен Богарнэ жили у матери. Фрейлина передала мне письмо: «Пришлите мне детей, мое единственное утешение», — писала Гортенс со многими знаками восклицания.

Таким образом, сегодня утром я отправилась в Мальмезон с Жюли и двумя сыновьями бывшей королевы Голландии.

— А может быть, она не умерла? Может быть, она притворилась мертвой, чтобы союзники поверили, а она хочет последовать за императором на остров Эльбу? — задумчиво спросил Шарль-Наполеон.

Нас встретила Гортенс, в глубоком трауре, с покрасневшим от слез носом.

— Хотите пройти к ней? — спросила она.

Жюли отрицательно покачала головой. Я сказала:

— Да.

В комнате Жозефины стоял смешанный запах роз и ее духов. Мои глаза медленно привыкали к полумраку комнаты. Как фантастические черные птицы, монахини стояли на коленях в ногах широкой