Мадам вздохнула. Конечно, это было печально. Его отъезд наполнил грустью сердце хозяйки.

– Вчера вечером он так неожиданно решил уехать… – сказала она. – Подходит ко мне и говорит: «Мадам, я должен срочно уехать!» Ни свет ни заря сел в дилижанс и укатил!

Сестры молча кивнули. В глубине души они порадовались, что его нет. По крайней мере, все кончено. Они поблагодарили хозяев и медленно направились в обратный путь.

Плечи Армана ссутулились, он отводил глаза в сторону, стараясь не встречаться взглядом с мадам, поскольку чувствовал себя виновным в том, что англичанину пришлось уехать в такой спешке. Но ни за что на свете он не решился бы признаться жене, о чем они толковали накануне.

Но этот человек непременно вернется, успокаивал себя Арман. Как и раньше, будет сидеть за столиком и провожать взглядом цепочку монастырских воспитанниц, но глаза его будут прикованы к крошке Мелисанде. Она вылитая англичанка, да и он тоже, и для Армана этим было все сказано.

Некоторое время мадам еще стояла на пороге, ломая голову, зачем все-таки приходили монахини. Потом повернулась и ушла в дом, где, как всегда, ждали неотложные дела.

А Арман вернулся к своему столику и своему графинчику. Вскоре мимо прошел один из конюхов, тащивший на спине связку корзин, – он собирался продать их на рыночной площади. Крикнув «Здорово!», он присел за столик, утер лоб и попросил стакан вина.

За их спиной зазвонили колокола монастыря. Близился полдень. Арман прислушался – вдалеке послышался слабый стук детских сабо по дороге. Цепочкой потянулись унылые маленькие фигурки монастырских воспитанниц во главе с сестрой Терезой. Она вгляделась в лица мужчин близорукими глазами и склонила голову.

– Здравствуйте, мадам. Здравствуйте, дети.

– Здравствуйте, мсье.

Унылая шеренга удалилась, петляя по тропинке, бегущей вдоль реки. Слышался мирный топот, сегодня башмаки стучали как-то особенно громко, словно протестуя. Вряд ли кто-либо из девочек успел забыть, как накануне Мелисанда храбро стащила с ног опостылевшие сабо и пошла босиком.

А вот и она – с любопытством приглядывается к сидящим за столиком. «Надеется увидеть его, – подумал Арман, – но птичка улетела! Да, да, моя крошка, увы! Это ты и я, мы с тобой заставили его уехать».

Дети скрылись из виду. Арман болтал с конюхом, они обсуждали городские новости.

Жизнь шла своим чередом.

Дилижанс тарахтел по пыльной дороге, направляясь к Парижу. Англичанин вновь погрузился в свои невеселые думы, которые не давали ему покоя во время поездок в монастырь. Уезжая, он каждый раз клялся себе, что побывал здесь в последний раз. И, тем не менее, снова и снова возвращался. Его словно магнит притягивало воспоминание об изящной, хрупкой девичьей фигурке в уродливом черном одеянии, о бледном лице, на котором изумительным светом сияли прозрачные зеленые глаза. Эти глаза уже много ночей не давали ему покоя.

Да и какая польза от этих поездок в монастырь, спрашивал он себя. Ровным счетом никакой! Что они принес ли ему, кроме душевных мук, став живым напоминанием о печальном событии, которое лучше всего было бы навсегда выкинуть из памяти, и о котором он с чистой совестью мог бы давно забыть? Он был богат, к тому же не глуп и давно убедился: ничто на свете не может успокоить человеческую совесть лучше, чем деньги. Ему не стоит больше тревожиться о Мелисанде. И в первую очередь не следует впредь поддаваться искушению увидеть ее – раз и навсегда прекратить эти бессмысленные, изматывающие душу и тело поездки в монастырь. К тому же в это посещение он выдал себя. А это непростительно. Старый инквизитор, хитрец трактирщик, на которого он смотрел как на источник нужных сведений, выкопал столь тщательно хранимый им секрет. Но не это тревожило его – этот человек не мог причинить ему никакого вреда. Но при мысли о том, что скоро всем в городе станет известно о его поступках, желудок скручивало ледяной судорогой страха.

Сэр Чарльз Тревеннинг был человеком, который редко выдавал свои чувства. Он вел спокойную, упорядоченную жизнь, не отказывая себе ни в чем, а коль случалось так, что предметом его желания становилось нечто такое, о чем миру знать не следовало, то мир и оставался в неведении. И вот теперь он как последний дурак выдал себя – и кому? – обычному трактирщику!

Эта неприятная мысль не давала сэру Чарльзу покоя. Однажды ему удалось обвести вокруг пальца своего опекуна, и, вне всякого сомнения, он получил от этого удовольствие. Даже наслаждение, если, конечно, у него хватит смелости дать этому чувству столь фантастическое название. Но и за удовольствие, и за наслаждение следовало платить. А сейчас предчувствие надвигающейся опасности терзало его душу, не давая покоя. В какой-то момент сэр Чарльз Тревеннинг чуть было не поддался панике, однако он был человеком, который ни за какие блага в мире не согласился бы заплатить по счету дороже, чем следует.

И когда он, невозмутимый, прямой, как палка, сидел за столиком в гостинице Лефевров, по его бесстрастному лицу никто не смог бы догадаться о том, какая буря бушевала в его душе, – буря, которую вызвала маленькая девочка из монастыря. Стоило только прозрачным, как лесные озера, глазам встретиться с его взглядом, как он понял, что маска ледяного спокойствия, надеваемая им специально для этого случая, неумолимо сползает с лица как шелуха. Это было странно и в то же время страшно. Та минута в скромной деревенской гостинице вдруг напомнила ему о другой, которую он когда-то пережил в садах Воксхолла,[4] и скромная, неприметная девчушка вдруг посмотрела на него точно так же, как молодая женщина и тот памятный день. Как и тог да, сэр Чарльз вдруг почувствовал, что у него слабеют ноги.

Он, сельский эсквайр и землевладелец из Корнуолла, мировой судья и один из наиболее уважаемых джентльменов графства, человек, чьи финансовые интересы охватывали весь Лондон, друзья которого и в городе, и в деревне принадлежали к сливкам высшего общества, просто не имел права сидеть в какой-то захолустной французской гостинице, болтая с трактирщиком. Он не имел права бродить в садах Воксхолла. А уж если бы ему пришла охота погулять в увеселительном саду, так следовало отправиться в Рэйнлоу, куда он мог бы поехать в карете, окруженный шумной толпой друзей. Теперь, когда он мысленно обращался в далекое прошлое, ему казалось, что какой-то неумолимый рок привел его в тот день в сады Воксхолла, где представители его класса не бывают и где, как обычно считали, место лишь вульгарным торговкам. И если бы он тогда не поехал в Воксхолл, то потом не сидел бы за столиком в скромной деревенской гостинице, коротая время за стаканом вина с болтливым пьянчугой хозяином.