вела, как другие монахини, строгую затворническую жизнь, а достаточно часто появлялась в городе, эта женщина не могла заставить себя поднять глаза, когда перед ней стоял мужчина.

Она увела Мелисанду, и через несколько минут ма дам, которая все еще не покинула свой наблюдательный пост, убедилась, что девочка заняла место в голове шеренги. Теперь она шла между старой Терезой и сестрой Евгенией.

Мадам подняла глаза к небу и прошептала короткую молитву, прося святого заступничества для несчастных крошек из монастыря. Ведь чистые духом святые сестры могут даже обычное жизнелюбие с легкостью принять за грех.

Арман, от которого не ускользнула ни единая деталь короткой сцены, принял глубокомысленный вид. Старый хитрец успел подметить, что это событие ненадолго вывело англичанина из его обычного состояния невозмутимости. Ведь все произошло так неожиданно. Эта девочка постаралась сбросить сабо именно так, чтобы он не мог не поднять его, а у нее появилась возможность хорошенько разглядеть его поближе да еще дать волю своему язычку. Ну а почему бы и нет, в конце концов? Да и потом, этот надутый англичанин был довольно загадочной личностью: привез с собой багаж, а метки на белье не совпадают с тем именем, которое он им назвал. К тому же он завел привычку провожать взглядом шеренгу монастырских воспитанниц, и при этом не сводил глаз именно с Мелисанды. Девочка была прирожденной соблазнительницей. От нее так и веяло очарованием, и она прекрасно это знала, хотя в монастыре вряд ли имела случаи проверить, так ли это на самом деле. Было совершенно очевидно, что ни Тереза, ни Евгения и понятия не имеют ни о чем подобном. Арман был уверен, что то же относится и к святой матери настоятельнице. Тем не менее, он ни минуты не сомневался, что прятать такое очарование за монастырской стеной – грех. Девочка напоминала ему прелестный весенний цветок; а такая красота, считал Арман, самый настоящий дар Божий!

И вот в их городе появился этот странный англичанин и мгновенно заинтересовался именно Мелисандой. Поэтому-то он и торчал тут неизменно, и к тому же, как раз в то время, когда мимо гостиницы проводили девочек. В эти минуты глаза его были прикованы к Мелисанде. Как слышал Арман, та тоже была англичанкой. Со всем крошкой ее привезли во Францию и отдали на воспитание в монастырь. При этом за обучение и содержание девочки сестрам была уплачена изрядная сумма. Особо оговаривалось, что Мелисанду должны были непременно учить и английскому.

Откуда все это было известно Арману? Он собирал сведения по крупицам, подобно сороке, которая тащит в свое гнездо то сверкающий камушек, то осколок стекла. Вот так и Арман – словечко тут, словечко там, как волокна сплетаются в пряжу, а уж из пряжи получается затейливый узор. Да и что ему было делать, сидя день за днем у дверей гостиницы, как не сплетать те замысловатые узоры, из которых складывалась жизнь каждого человека в этом городе?

Они с женой, укладываясь в огромную супружескую кровать, не раз обсуждали явный интерес приезжего англичанина к Мелисанде. При этом оба старались говорить как можно тише, потому что от комнаты, где спал англичанин, их отделяла всего лишь тонкая пере городка.

– Неосторожность! – объявил Арман. – В этом все и дело!

– Этот англичанин – само благоразумие.

– Все мужчины неосторожны.

– Может, и так, только он… он истинный англичанин!

– Ну и что? И англичане порой бывают неосторожны. В конце концов, в любой стране рождаются дети, не в капусте же их находят! Даже англичане, насколько мне известно, не открыли еще другого способа производить на свет себе подобных.

Кровать мелко-мелко затряслась от хохота Армана. Он всегда любил и ценил хорошую шутку, а уж эта пришлась ему особенно по душе.

– Ну а как еще по-другому объяснить то, что он глаз не спускает с крошки Мелисанды? – спросил он.

– Может, он смотрит не только на нее. Вдруг он просто любит детей?

– Хочешь сказать – это все его дети?! – Арман снова затрясся от смеха.

«Боже, – подумала мадам, – как он растолстел! Когда-нибудь это сыграет с ним гадкую шутку».

– От смеха еще никто не умирал, – задыхаясь, прокудахтал Арман. – Да и со мной ничего не случится – по крайней мере, до тех пор, пока я не раскрою этот симпатичный маленький секрет: что за дело нашему англичанину до маленькой Мелисанды?

И он вбил себе в голову, что непременно выведает эту тайну, тем более что интерес англичанина к девочке, казалось, был ниспослан свыше. Арман даже побагровел от волнения. Глаза его с быстротой молнии перебегали со свежего юного личика на физиономию таинственного постояльца. Он делал все возможное, чтобы не пасть жертвой очарования этого ребенка, боясь, что упустит возможность разгадать секрет англичанина, если тот хоть на миг приподнимет маску сдержанности. Арман не сомневался, что разгадка тайны прячется за этим невозмутимым взором. Юная Мелисанда явно ни о чем не по дозревала.

– Мсье нравится наш городишко? – спросил он, снова усаживаясь напротив своего постояльца. – Мсье по душе, когда в городе случаются такие забавные маленькие происшествия? Разве не так? Наши колокола… наше вино… сестры-монахини… эти бедные маленькие сиротки… А эта девочка – ведь она на редкость хорошенькая! Просто прелесть, не так ли, мсье?

– Здесь очень спокойно, – ответил англичанин.

Звук его голоса обрадовал Армана ничуть не меньше, чем окружавшая постояльца завеса какой-то тайны. Корректный и безупречно вежливый, Чарльз Адам все-таки был до мозга костей типичным упрямым англичанином. Вот и сейчас он говорил так, что по его виду можно было предположить, будто его силой заставили посмеяться чьей-то на редкость глупой шутке.

– Как это печально… печально… бедные, никому не нужные крошки, – с дрожью в голосе произнес Арман.

Лицо англичанина оставалось все таким же бесстрастным. Ни один мускул не дрогнул на нем, но Арману показалось, что в этой каменной неподвижности есть что-то неестественное. К тому же он был уверен, что рука его собеседника сильнее стиснула стакан.

– Однако, возможно, они и счастливы по-своему, эти бедные крошки, – продолжил он тем размеренным