церкви, запрещенные при правлении республиканцев, побудило его с радостью принять приглашение. Зрелище было благопристойным и великолепным, в нем участвовали лучшие актеры того времени, а позже вечером Аннунсиата задумала устроить интимный вечер в собственном доме для избранных гостей. На вечере предполагался изысканный ужин и частное представление балета Вильяма Морлэнда «Тезей и Ариадна», костюмы для которого обошлись более чем в тысячу фунтов.
– Ну, леди, на этот раз вы отличились, – воскликнул Хьюго, когда получил ответы на приглашение от герцогов Йоркских. – Никто при дворе не в состоянии перещеголять вас, ибо у кого еще предки увлекались сочинением песнопений для англиканской церкви? Ваш успех запомнится во веки веков. Все придворные начнут копаться в семейных архивах, разыскивая художника или хотя бы поэта – я слышал, что леди Карнеги собирается устроить чтение виршей своей прапрабабушки, собрать оркестр из сорока скрипачей и поставить балет евнухов в золоченых одеждах.
Аннунсиата расхохоталась – Хьюго всегда умел вовремя рассмешить ее – и он с любопытством взглянул в ее сторону. Совсем недавно Аннунсиата стала вести себя по отношению к нему с вежливым вниманием, однако Хьюго чувствовал неладное и гадал, что задумала его жена. Аннунсиата выглядела очень мило, сидя за своим маленьким письменным столом и распечатывая письма; солнце из открытых окон освещало розовые бутоны, приколотые к ее волосам, легкий ветер играл тонкой белой муслиновой оборкой ее утреннего платья и вздымал листы бумаги так, что Аннунсиате пришлось посадить сверху Шарлеманя вместо пресс-папье. Щенок вздохнул, уткнул морду в передние лапы и задремал на майском солнышке.
– Что вы задумали, Аннунсиата? – внезапно спросил Хьюго. – Чего вам еще не хватает?
Она подняла глаза, в которых светилось неподдельное удивление.
– Того же, чего не хватает всем – богатства, хорошего положения для себя и своей семьи. Ричард хотел бы стать посланником. Он получил титул рыцаря, но почему бы ему не быть баронетом? И кое-что для Ральфа – при моем теперешнем положении самое время помочь родственникам. Король обожает меня.
Хьюго нахмурился.
– Знаю. Это давно уже всем известно. И все эти жертвы ради вашей семьи?
Аннунсиата мило улыбнулась.
– Старые слухи давным-давно забыты, мой дорогой. Конечно, откуда вам знать о родственных отношениях – ведь у вас нет родни. Прошу меня простить, у меня так много дел, к тому же днем я должна быть у королевы, – она поднялась, подхватила Шарлеманя и вышла, шурша юбками, на ходу зовя Берн помочь переодеться.
Хьюго остался стоять у стола, нахмуренный и угрюмый, затем взял последнее распечатанное Аннунсиатой письмо и бегло просмотрел его. Письмо было от Эдуарда – короткое сообщение, что он вскоре должен появиться в Лондоне с докладом канцлеру и будет рад засвидетельствовать свое почтение Аннунсиате. Лицо Хьюго прояснилось – Эдуард! Как давно они не виделись! Было бы чудесно встретиться с другом – это на время прогонит все беспокойство о жене.
Аннунсиата любила писать письма, и Руфь часто привозила их в замок Морлэндов, чтобы почитать Ральфу, Арабелле и Элизабет, которые с нетерпением ждали таких случаев. Ральф слушал с изумлением и гордостью длинные повествования о продвижении Аннунсиаты в свете и часто говаривал, что ему пора съездить в Лондон, проведать Аннунсиату и ее мужа.
– Хотя я уверен, он покажется мне недостойным Аннунсиаты, – добавлял Ральф.
Арабелла и Элизабет с удивлением слушали рассказы об ином мире, который казался выдуманным по сравнению с реальностью замка Морлэндов, овец, домотканых одежд и земледелия.
Этой весной Ральфу было особенно необходимо ободрение, и письма Аннунсиаты давали ему короткую передышку среди забот. За странной теплой зимой последовала череда проливных дождей, из-за которых на время пришлось отложить пахоту, а это, в свою очередь, означало неважный урожай; из-за сырой погоды могла погибнуть большая часть новорожденных ягнят и учащались случаи падежа взрослого скота. Но все это ничего не значило по сравнению с тревогами за сына Ральфа, Эдуарда.
За зиму все дети успели переболеть простудой, но и после того, как они выздоровели, Эдуард продолжал кашлять – мучительно, подолгу, едва переводя дыхание и ослабевая с каждым приступом. Арабелла кутала и лечила его, давала ему мед, чтобы прогреть горло, смазывала язык патокой – старинным снадобьем тех мест – чтобы избавить от изнуряющего кашля, но мальчик оставался бледным и худым, окончательно потеряв аппетит. На его девятилетие в январе 1662 года Ральф решил устроить большой праздник. Однажды утром мальчика с завязанными глазами вывели во двор, и когда повязку сняли, перед ним стоял Эдмунд, держа за повод гнедого жеребца-трехлетку.
Эдуард просиял и ошеломленно переводил глаза с отца на подарок. Ральф улыбался, радуясь восторгу сына.
– Тебе уже пора иметь настоящего коня, а не пони, – заметил он. – Его зовут Торчлайт. Его хорошо выездили, так что ты можешь ездить верхом в школу и куда только пожелаешь.
– О, папа! – только и мог произнести Эдуард. Эдмунд молча подпрыгивал на месте. Торчлайт оказался на удивление спокойным, только вдруг потянулся и притронулся губами к странным светлым волосам мальчика, которые солнечный свет делал поразительно похожими на солому.
– Ну, Друид, не стой как вкопанный! – воскликнул Эдмунд. Друидом прозвали Эдуарда, потому что дети считали его «скучным, как дольмен», и Эдмунд считал своим долгом расшевелить брата. – Попробуй проехаться на нем. Он неплохо выглядит – хотел бы я посмотреть, как он пойдет галопом! Папа, можно взять седло?
– Гидеон сейчас принесет его, – ответил Ральф, кивнув одному из грумов, который прошел в конюшню и вернулся с блестящим новеньким седлом и уздечкой. – Будь поосторожнее с уздечкой, Эдуард, и не спеши – Торчлайт еще молод и должен многому научиться.
Эдмунд слегка отодвинулся от влажных мягких губ коня и заметил:
– Если он будет так же терпелив, каким был с нами мистер Ламберт, то ему придется бить коня каждые пять минут.
С тех пор оба мальчика подолгу ездили верхом на молодом жеребце, строго распределяя время, как они делили все между собой – на совершенно равные части. Когда в школе вновь начались занятия, мальчики довольно часто прогуливали их, ссылаясь на более важные дела. Хотя Ральф делал вид, что сердится на них, он был рад, что сыновья проводят так много времени на свежем воздухе, ибо твердо верил в пользу прогулок и надеялся, что это сможет улучшить аппетит Эдуарда и вновь сделать его крепким и загорелым.
