Прежде всего, если вы помните, я отправился в комнату вашей сестры. Я хотел посмотреть, не оставил ли тот, кто напал на нее, каких-нибудь следов.

Разумеется, никаких следов насилия не было. Убийце даже не потребовалось связывать свою жертву. Через несколько минут он мог уже отпустить ее и освободить обе руки для двух револьверов — заряженного и незаряженного, — поскольку холодного дула у виска было вполне достаточно.

Однако существовала некоторая вероятность, что кляп (а преступник не сумел бы обойтись без него) оставил какие-нибудь следы на зубах или шее жертвы. Но никаких следов не было, и на полу вокруг кровати я тоже ничего не обнаружил.

В спальне снова находился «мистер Стивен Кертис», испуганный и удрученный. Как мог «Стивен Кертис» быть заинтересован в смерти совершенно незнакомой ему Фей Ситон, да еще использовать трюк, взятый из жизнеописания Калиостро?

Калиостро заставлял вспомнить о профессоре Риго. Профессор Риго заставлял вспомнить о Гарри Бруке, наставником которого…

О Господи! О Бахус!

Но не мог же «Стивен Кертис» быть Гарри Бруком?

Нет, бред! Гарри Брук мертв. Пора кончать с этой чепухой!

В то время когда я осматривал ковер в тщетных попытках найти какие-нибудь следы, оставленные убийцей, мой легкомысленный мозг продолжал работать. И внезапно я понял, что проглядел улику, которая все время была у меня под носом.

Предполагаемый убийца воспользовался револьвером тридцать второго калибра, который, как ему было известно (снова «Кертис»), Марион держала в ящике ночного столика, и принес с собой какое-то незаряженное оружие. Прекрасно!

Вскоре после того, как раздался выстрел, мисс Фей Ситон незаметно поднялась наверх и заглянула в спальню Марион. Она там что-то увидела и была страшно расстроена. Помните — она не испугалась. Нет! Ее состояние было вызвано…

Его перебил Майлс Хэммонд.

— Рассказать вам кое-что, доктор Фелл? — предложил он. — Я разговаривал с Фей в кухне, когда кипятил там воду. Она только что побывала у комнаты Марион. На ее лице была ненависть — ненависть, смешанная с каким-то безумным страданием. В конце нашего разговора она воскликнула: «Так продолжаться не может!»

— И, как я сейчас понимаю, она также сказала вам, — спросил доктор Фелл, кивнув, — что увидела то, чего прежде не замечала?

— Да. Верно.

— Что же она могла увидеть в спальне Марион Хэммонд? Этот вопрос я задавал себе в той же самой спальне, где находились вы, и доктор Гарвис, и сиделка, и «Стивен Кертис».

В конце концов, в субботу вечером Фей Ситон довольно долго беседовала здесь с мисс Хэммонд и, несомненно, во время своего первого визита в эту комнату не заметила в ней ничего странного.

Потом я вспомнил наш жуткий разговор той же ночью — в конце коридора, при лунном свете, — когда она вся полыхала от подавляемых чувств и поэтому пару раз улыбнулась улыбкой вампира. Я вспомнил, как странно она ответила мне, когда я стал ее расспрашивать о визите в комнату Марион Хэммонд и их беседе.

«Говорила в основном она, — сказала Фей Ситон, имея в виду Марион, — рассказывала мне о женихе, брате и своих планах на будущее». Затем Фей, без всякой видимой причины, добавила следующую фразу, никак не связанную с тем, о чем шла речь до этого. «Лампа стояла на ночном столике, я уже упоминала об этом?»

Лампа? Тогда это замечание показалось мне неуместным. Но сейчас…

После того как Марион Хэммонд была найдена — по всей видимости, мертвой, — в комнате находились две принесенные в нее лампы. Одну держали вы, — он взглянул на профессора Риго, — а вторую вы. — Он посмотрел на Майлса. — А теперь подумайте, вы оба! Куда вы поставили эти лампы?

— Я вас не понимаю! — закричал Риго. — Свою лампу я поставил, разумеется, на ночной столик, около той, которая была потушена.

— А вы? — требовательно спросил доктор Фелл у Майлса.

— Мне только что сообщили, — ответил Майлс, вспоминая эту сцену, — что Марион умерла. У меня так задрожала рука, что я был больше не в силах удерживать лампу. Я пересек комнату и поставил лампу на… комод.

— А-а-а! — пробормотал доктор Фелл. — А теперь не будете ли вы так любезны и не расскажете ли, что еще находилось на этом комоде?

— Две большие фотографии — Марион и «Стива» — в кожаных рамках. Я помню, что лампа ярко освещала фотографии, а сначала в этой части комнаты было темно, и…

Майлс умолк, внезапно осознав смысл собственных слов.

— Прекрасно освещенную фотографию «Стивена Кертиса», — сказал доктор Фелл, снова кивнув. — Вот что увидела Фей Ситон, стоя в дверях этой комнаты после выстрела. И фотография ей все объяснила.

— Она знала. Черт побери, она знала!

— Вероятно, она не разгадала трюка, почерпнутого у Калиостро. Но она поняла, что нападение было совершено на нее, а не на Марион Хэммонд, потому что у нее не вызывало сомнений, кто за всем этим стоит. Женихом Марион Хэммонд был Гарри Брук.

И это было концом. Это было последней каплей. Она действительно была бледна от ненависти и страдания. Она сделала еще одну попытку начать новую жизнь в окружении новых людей, она вела себя достойно, она простила Гарри Брука и скрыла улику, изобличающую его в убийстве отца, но злой рок продолжал преследовать ее. Злой рок (или какое-то лежащее на ней проклятие) извлек из небытия Гарри Брука, и тот попытался убить ее…

Доктор Фелл закашлялся.

— Я утомил вас столь долгим рассказом, — сказал он извиняющимся тоном, — хотя понял все за какие-нибудь три секунды, когда унесся в заоблачные дали в спальне мисс Хэммонд в присутствии Майлса Хэммонда, и врача, и сиделки, и самого «Кертиса», занявшего к тому времени позицию у комода.

Потом мне пришло в голову, что можно легко проверить, прав ли я относительно трюка, некогда проделанного с Калиостро. Существует тест, называемый тестом Гонзалеса или нитратным тестом, с помощью которого можно безошибочно установить, стрелял ли данный человек из данного револьвера или нет.

Если Марион Хэммонд не спускала курок этого револьвера, я мог бы написать Q.E.D.. И если Гарри Брук был действительно мертв, как все считали, то это преступление, по всей видимости, совершил некий злой дух.

Я довольно дерзко объявил об этом, чем вызвал неудовольствие доктора Гарвиса, который в отместку выдворил нас всех из спальни. Но это имело любопытные последствия.

Прежде всего мне, разумеется, хотелось загнать мисс Фей Ситон в угол и заставить ее во всем признаться. Я попросил доктора Гарвиса, в присутствии «Кертиса», оказать мне любезность и прислать Фей наверх для беседы со мной. Это вызвало у «Кертиса» чуть ли не истерику, которая потрясла даже вас.

Неожиданно он осознал, что попусту теряет время, ведь девушка может прийти сюда в любую минуту. Он должен был немедленно удалиться. Он сказал, что хочет пойти в свою комнату и прилечь, и в этот момент… бах! Знаете, я мог бы расхохотаться, если бы все это не было столь фантастически жестоким и отвратительным. «Стивен» уже взялся за ручку двери своей спальни, когда вы крикнули ему, чтобы он не входил в комнату, потому что там спит профессор Риго — который тоже знал его как Гарри Брука! — и его нельзя беспокоить.

Да, черт возьми! Его нельзя беспокоить!

Удивляет ли вас сейчас, что «Кертис» бросился вниз по задней лестнице, словно за ним гнался сам дьявол?

Но у меня не было времени размышлять об этом, потому что доктор Гарвис вернулся с сообщением,