— Нам следовало заняться этим раньше, — сказал как всегда практичный Хилвар, распаковывая снаряжение. — Через пять минут здесь будет темным-темно и к тому же холодно.

На траве появились диковинные детали какого-то аппарата. На тонком треножнике возвышался вертикальный шест с грушевидным придатком на конце. Хилвар выдвигал его до тех пор, пока груша не оказалась как раз у них над головами, и дал мысленную команду, не уловленную Элвином. Их маленький лагерь озарился ярким светом. Груша давала не только свет, но и тепло — Элвин кожей ощутил нежное, ласкающее сияние.

Держа треножник в одной руке, а свой контейнер — в другой, Хилвар стал спускаться по склону, Элвин же поспешал сзади, изо всех сил стараясь удержаться в круге света. Наконец, они разбили лагерь в небольшой ложбине в нескольких сотнях метров от вершины, и Хилвар занялся приведением в действие прочего снаряжения.

Первой появилась большая полусфера из какого-то прочного и почти невидимого материала, полностью окутавшая их, защитив от начинающегося холодного ветра. Купол, судя по всему, генерировался небольшим ящичком, который Хилвар кинул на землю, тут же полностью забыв о нем и даже забросав прочими пожитками. Возможно, из него же спроецировались комфортабельные полупрозрачные кушетки, на одной из которых Элвин с наслаждением растянулся. Впервые в Лисе он увидел материализацию мебели; дома здесь казались ему сверх меры забитыми всякой всячиной, которую было бы куда лучше убрать с дороги в Банки Памяти.

Еда, которую Хилвар достал из очередного контейнера, также оказалась первой чисто синтетической пищей, отведанной Элвином после прибытия в Лис. Когда преобразователь материи, поглотив сырье, сотворил каждодневное чудо, воздух под куполом ровно колыхнулся и просочился в отверстие где-то вверху. Вообще-то Элвин был очень рад синтезированной еде. Способы, которыми приготовлялись другие ее виды, шокировали Элвина своей пугающей негигиеничностью; кроме того, имея дело с преобразователем материи, можно было точно знать, что именно ты ешь.

Когда они расположились на ужин, ночь уже наступила и показались звезды. К концу ужина за пределами их светового круга было уже совсем темно. У его края Элвин заметил неясные силуэты вышедших из укрытия лесных обитателей. Время от времени в уставившихся на него глазах мелькали отблески света. Но какие бы звери ни глядели оттуда, ближе они не подошли, и ему не удалось их рассмотреть.

Все было очень мирно, и Элвин ощущал полное удовлетворение жизнью. Улегшись на кушетках, Элвин и Хилвар долго беседовали, обсуждая увиденное, загадки, которыми оба были заинтригованы, различия в обеих культурах. Хилвар был поражен чудесными свойствами схем вечности, поставившими Диаспар вне власти времени, и Элвину совсем непросто было ответить на некоторые его вопросы.

— Что мне непонятно, — сказал Хилвар, — каким это образом конструкторы Диаспара достигли уверенности в том, что в схемах памяти ничего не может испортиться. Ты сказал мне, что информация, описывающая город и всех живущих в нем, хранится в виде распределения электрических зарядов внутри кристаллов. Хорошо, ну пусть сами кристаллы вечны — но как насчет подключенных к ним схем? Неужели абсолютно никогда не происходит никаких сбоев?

— Этот же вопрос я задавал Хедрону, и он объяснил мне, что Банки Памяти на самом деле утроены. Любой из трех банков может обслуживать город, и если с одним из них что-нибудь будет не так, два других автоматически исправят его. Только если одинаковая ошибка произойдет одновременно в двух банках, ущерб окажется непоправимым — но вероятность этого бесконечно мала.

— А как осуществляется связь между образами в блоках памяти и действительными составляющими города? Между планом и вещами, которые он описывает?

Увы, Элвин полностью исчерпал свою эрудицию. Он знал, что ответ включает в себя использование технологий, основанных на манипуляции самим пространством — но как можно жестко удержать на месте атом, исходя из хранящихся где-то данных, он не мог объяснить даже в самых общих чертах. Во внезапном озарении он указал на невидимый купол, защищавший их от ночи.

— Расскажи мне, как ящик, на котором ты сидишь, создает эту крышу над нашими головами, — объявил он, — и тогда я объясню тебе, как работают схемы вечности.

Хилвар расхохотался.

— Ну что ж, полагаю, это честное сопоставление. Тебе надо будет расспросить об этом у кого- нибудь из наших специалистов по теории поля. Я, конечно, не смогу тебе ответить.

Эта реплика повергла Элвина в глубокое раздумье. Значит, в Лисе все еще были люди, понимавшие, как работают их машины; в Диаспаре же таких людей не осталось.

Они еще долго разговаривали на подобные темы, и наконец Хилвар заявил:

— Я устал. А ты — ты не собираешься спать?

Элвин потер все еще ноющие конечности.

— Возможно, я бы и захотел, — признался он, — но не уверен, что смогу. Мне это все еще кажется странной привычкой.

— Это куда больше чем привычка, — улыбнулся Хилвар. — Мне говорили, что некогда сон являлся необходимостью для всех людей. Мы все еще любим поспать по крайней мере раз в сутки, хотя бы несколько часов. За это время тело освежается, и то же происходит с рассудком. Неужели в Диаспаре никто никогда не спит?

— В очень редких случаях, — сказал Элвин. — Джезерак, мой наставник, делал это раз или два, после исключительных умственных усилий. Хорошо сконструированное тело не должно нуждаться в подобных периодах отдыха: мы покончили с ними миллионы лет назад.

Тут же действия Элвина вступили в прямое противоречие с его весьма хвастливыми словами. Он почувствовал усталость, какой прежде никогда не знал; она словно расползалась из его ног, затопляя все тело. В этом ощущении не было ничего неприятного — скорее наоборот. Хилвар с веселой усмешкой наблюдал за ним, и у Элвина достало сил подумать — не испытывает ли его спутник на нем возможности своей умственной энергии? Впрочем, он был далек от мысли протестовать по этому поводу.

Свет, исходивший от металлической груши наверху, померк до слабого сияния, но излучаемое ею тепло не убывало. В последних проблесках света затуманившийся рассудок Элвина отметил курьезное обстоятельство, о котором обязательно следовало расспросить наутро.

Когда Хилвар раздевался, Элвин впервые увидел, насколько разошлись две ветви человеческого рода. Некоторые различия касались лишь пропорций или заметности, но другие — наружные гениталии, зубы, ногти, волосы на теле

— являлись более существенными. Однако сильнее всего его поразила загадочная маленькая впадинка в центре живота Хилвара.

Когда спустя несколько дней он припомнил эту тему, потребовались долгие объяснения. Пока Хилвар разъяснял Элвину функции пупка, ему пришлось произнести тысячи слов и нарисовать с полдюжины схем.

И оба они сделали огромный шаг вперед к пониманию основ, на которых строилась каждая из двух цивилизаций.

Когда Элвин проснулся, стояла глубокая ночь. Что-то побеспокоило его — какой-то шорох, шелест, проникший в сознание сквозь беспрерывный грохот водопада. Он сел и, затаив дыхание, напряженно вгляделся в покрытую мраком землю, прислушиваясь к рокочущему гулу воды и тихим звукам, издаваемым крадущимися ночными тварями.

Ничего не было видно. Свет звезд был слишком слаб, чтобы можно было разглядеть раскинувшуюся далеко внизу равнину; лишь еще более темная изрезанная линия, затмевающая звезды, напоминала о горах на южном горизонте. В темноте Элвин услышал, что его спутник повернулся на бок и тоже сел.

— Что случилось? — послышался шепот.

— Кажется, я услышал шум.