остаться на стоянке и подготовить «Спитфайры» к завтрашнему вылету. Мы написали наши отчеты. Нип, Уэст и я все вместе сбили 4 «Мессершмитта». Гиббс занялся бумажной работой. Через 10 минут мы вместе с измученным старшим сержантом Дэйлом залезли в маленький грузовичок и поехали в офицерское общежитие.

Это был один из тех августовских вечеров, которые означают конец лета. Хотя было всего лишь 9 часов, солнце уже скрылось за Даунсом, и мы видели лишь очертания утесов на фоне заката. Вечер выдался спокойным. Все «Спитфайры» уже вернулись, а «Бофайтеры» еще не взлетели на ночное патрулирование.

Наши механики остались ночевать рядом с самолетами. Они проверяли и устраняли мелкие неполадки, чтобы к рассвету все было в порядке. Все, кроме людей, обслуживавших пропавшие машины, разбились на маленькие группы. Мы напряженно вглядывались в горизонт на востоке, надеясь увидеть 2 «Спитфайра», заходящие на посадку.

Когда мы вернулись в общежитие, то тоже молчали. Даже если командир крыла и остался жив, у него почти нет шансов избежать плена. Раньше мы как-то не думали о его протезах, только когда вместе плавали. Бадер хорошо держался на воде, так как его руки были исключительно сильными. В Тангмере мы видели в нем только командира и летчика-истребителя. В небе нас поддерживал его уверенный, веселый голос, хотя часто реплики были довольно язвительными. Иногда Бадер нас хвалил, иногда ругал, но всегда старался держать вместе во время боя. Он был самым хорошим тактиком среди нас. Сегодняшний день стал концом эпохи, быстро превратившейся в легенду.

Трудно описать словами качества истинного лидера, если сам человек их не имеет. Бадер обладал этим талантом в полной мере и во время каждого вылета демонстрировал, как им следует пользоваться. Он учил нас, демонстрируя подлинную отвагу, решительность, стойкость. Теперь он пропал, и мы должны были следовать по указанному им пути.

«Вниманию всего личного состава. Говорит комендант авиабазы. Вы все будете рады узнать, что подполковник Бадер жив и здоров. Он находится по другую сторону Ла-Манша в плену».

Через день или два после печальных событий Вудхолл сообщил по громкой связи эту радостную новость. Через несколько минут он пришел в наш домик на стоянке. Впервые наш великолепный комендант выказал признаки внутреннего напряжения.

«Мы узнали от Международного Красного Креста, что Дуглас находится в госпитале в Сент-Омере. Он серьезно повредил один из протезов, когда прыгал с парашютом. Немцы обещают свободный пролет во Францию для легкого самолета с протезами. — Вудхолл сделал паузу и посмотрел в окно на маленький „Мажистер“. — Мы можем выкрасить „Мэгги“ в белый цвет и положить протезы на заднее сиденье. В этом случае я сам поведу самолет. Может быть, мне разрешат приземлиться в Сент-Омере. — Он улыбнулся. — Может быть, я даже увижу Дугласа».

Мы сразу предложили:

«Мы будем сопровождать вас, сэр. Если появятся „мессеры“, будет интересно».

«Ни в коем случае, — возмутился полковник. — Лететь должен только один самолет, иначе все сорвется. Я свяжусь со штабом группы».

Однако мы решили, что не можем принять спортивное и даже местами рыцарское предложение Люфтваффе. Наши разбомбленные города и отступление в Западной пустыне как-то не настраивали на рыцарский лад. В Тангмере мы почти сразу решили, что протезы будут сброшены во время обычного налета бомбардировщиков. Головной «Бленхейм» сбросит ящик на парашюте над Сент-Омером до того, как бомбардировщики атакуют цель. В то время решение командования показалось нам справедливым и правильным. К тому же оно полностью отвечало нашим настроениям. Мы обеспечивали непосредственное прикрытие «Бленхеймов». Плотная стена разрывов окружила бомбардировщики, когда была сброшена посылка. Новый командир крыла передал по радио на волне, которую могли слушать немцы:

«Мы сбросили запасные протезы для подполковника Бадера. Повторяю, мы сбросили запасные протезы для подполковника Бадера в 10 милях юго-западнее Сент-Омера».

А еще через 2 дня у нас был жестокий бой, когда мы снова прикрывали «Бленхеймы». Это был один из туманных осенних дней, когда вы еще можете видеть землю внизу, но видимость по горизонту ограничена. Еще больше ухудшал ситуацию плотный слой облаков на высоте 19000 футов. Поэтому 4 истребительным крыльям сопровождения пришлось втискиваться в узкий промежуток между облаками и бомбардировщиками.

Зато вражеские пилоты сразу использовали преимущества, которые им предоставили погодные условия. Действуя парами и четверками, они наносили удары по «Спитфайрам» на всем пути к цели в район Шока. Я видел, как за одним из «Спитфайров» появился хвост гликоля, и он пошел вниз, чтобы совершить аварийную посадку. Потом выяснилось, что это был Крау, который дрался вместе с Кеном и Тони Гейзом, но был подбит[6].

Вскоре после этого боя нас покинула 610-я эскадрилья, которая в последнем бою потеряла Краули- Миллинга и еще 3 летчиков. Летчики двух эскадрилий Вспомогательной авиации (610-й и нашей) добились полного взаимопонимания в воздухе, и теперь мы потеряли Кена Холдена, на которого всегда можно было положиться, как на каменную стену. После того, как они убыли, мы вдруг обнаружили, что 616-я эскадрилья все лето выполняла самые легкие задачи, выпадавшие авиакрылу Тангмера. Мы всегда летали под руководством командира крыла, сверху нас прикрывали 2 эскадрильи. Поэтому, завязывая бой с «Мессершмиттами», мы всегда знали, что 24 «Спитфайра» охраняют нас от внезапного удара сверху. Теперь, когда мы оказались самой опытной эскадрильей, на нас рухнули обязанности высотного прикрытия. Командир крыла вел совсем другую эскадрилью в миле ниже. Вскоре мы поняли, что легко лететь во главе строя за командиром под охраной двух эскадрилий. И гораздо сложнее патрулировать в высоте, имея на хвосте только солнце, и при этом вести внимательнейшее наблюдение.

Примерно месяц назад я получил среднюю нашивку старшего лейтенанта и некоторое время был заместителем командира звена у Кокки. Как-то в середине сентября, когда я вылезал из кабины, меня встретил командир эскадрильи.

«Поздравляю, Джонни. Ты получил вторую нашивку и принимаешь звено В».

На следующий день последовали новые поздравления, когда стало известно, что Нип и я награждены Крестом за летные заслуги, а Джефф Уэст получил Медаль за летные заслуги. С этого момента я всегда возглавлял собственную четверку «Спитфайров», а на земле отвечал за 9 или 10 пилотов вместе с полусотней человек наземного персонала. В отсутствии Бартона я получал возможность вести эскадрилью. Серебряно-малиновая ленточка на мундире тоже означала многое. Фактически она отличала ветеранов и командиров от новичков.

Вскоре после этого нас покинул Кокки. Он был страшно измотан в ходе боев, получив при этом два страшных психологических удара. Его сбили во время Битвы за Англию, а в начале 1941 года ему пришлось совершить аварийную посадку в Хокиндже на поврежденном «Спитфайре». Он был последним из довоенного состава эскадрильи, но был вынужден покинуть ее, хотя был искренне к ней привязан. Ему несомненно требовался отдых, хотя в то время слово «отдых» вызывало дурные ассоциации. Обычно он сводился к 6 месяцам в учебной эскадрилье, где вам приходилось летать очень много, пытаясь научить зеленых новичков основам своего искусства. Обстановка в учебных подразделениях резко отличалась от подлинного братства фронтовых эскадрилий. Ваш отдых превращался в серию попыток сбежать оттуда. Наконец ваши усилия приносили плоды, и вы возвращались в эскадрилью первой линии, гораздо более уставший, чем 6 месяцев назад, когда ее покидали.

Люфтваффе подходили к этой проблеме совсем по-иному. Сам Галланд рассказывает, что после напряженных боев эскадрильи по одной отводились в тыл, и пилоты получали отпуск, катаясь на лыжах в Альпах или загорая на средиземноморских курортах. После такого полноценного отдыха, который позволял на время вообще забыть о полетах, пилоты возвращались в свои эскадрильи бодрые, готовые к новым боям. Хмурой зимой 1944 — 45 года, когда мы сидели на земле в Голландии и Бельгии, наш дальновидный командир группы начал действовать по такой же схеме. Мы улетали во Французские Альпы, где 2 недели катались на лыжах под ярким горным солнцем. Но в 1941 году такой отдых был просто немыслим.

Поэтому однажды воскресным сентябрьским утром мы попрощались с Кокки Дандасом. Он был