Очнулся я, снова лежа под открытым небом, в точности, как вчера ночью. Только в этот раз был еще день, и солнце собиралось прожечь во мне дырку – правая штанина, кажется, уже дымилась. Я видел жаркое синее небо, очертания горной гряды, корявый низкорослый дуб, цветущую юкку, покрывающую склон холма, опять горячее синее небо.

Я сел, и тут же левая нога моя дала о себе знать тысячью булавочных уколов. Я принялся растирать ее, потом – живот. В носу, казалось, навечно застрял мерзкий запах хлороформа. Я чувствовал себя старой ржавой канистрой из-под бензина, выкопанной на помойке.

Попытался встать, но не удержался на ногах. На сей раз рвота была гораздо сильнее, чем прошлой ночью. Сильнее озноб, сильнее спазмы и во сто раз сильнее боль в желудке. Потом я снова встал.

Океанский бриз, взлетев вверх по склону, вдохнул в меня немножко жизни – еще хрупкой и неверной. Я потоптался вокруг, как лунатик, тупо глядя на отпечатки колес на красной глине, потом – на большой крест из гальванизированного железа, когда-то покрашенный белой краской, но теперь совершенно облезлый. Сверху донизу он был обит пустыми патронами для лампочек и стоял на потрескавшемся каменном постаменте, в котором была распахнута маленькая дверца, а за ней – позеленевший медный выключатель.

Позади каменного постамента я увидел пару ног.

Они ненавязчиво выглядывали из-под куста. Обуты они были в пару ботинок на твердой подошве, точно такие, какие носили школьники примерно за год – за два перед войной. Сколько лет я уже не видел таких ботинок, если не считать одного раза?

Я обошел постамент, раздвинул кусты и взглянул сверху на индейца.

Его широкие грубые руки лежали по бокам – такие большие, бессильные и ненужные. В сальных черных волосах застряли кусочки глины, сухие листья и колючки. На коричневых щеках играли солнечные блики. Пятно спекшейся крови на животе уже облюбовали мухи. Глаза у него, как и у всех других – мне пришлось видеть их слишком много – глядели открыто, ясно, но игры за ними уже не было.

Он был опять в своем комическом костюме, рядом валялась засаленная шляпа, и подкладка ее все так же торчала наружу. Но он больше не казался ни смешным, ни грубым, ни противным. Он был всего лишь бедным простофилей, который так до самого конца и не узнал, вокруг чего заварилась вся эта каша.

Разумеется, это я его убил. Выстрелы, которые я слышал проваливаясь, были мои собственные, из моего пистолета.

Но, ощупав свою одежду и вывернув все карманы, пистолета я не нашел. Двух оставшихся карточек Сукесяна тоже не было. Все остальное оказалось на месте. По отпечаткам колес я дошел до проселочной дороги с глубоко врезавшимися колеями, и по ней спустился с холма. Далеко внизу проносились машины, солнечный свет мгновенно загорался и гас на их ветровых стеклах и фарах. Там же внизу виднелась заправочная станция и несколько домиков. А дальше – бескрайняя синева моря, молы, длинный изгиб береговой линии к мысу Фирмин. Сквозь знойную дымку я не мог разглядеть остров Каталина.

Судя по всему, людям, с которыми я имел дело, нравилось работать именно в этих местах.

Мне понадобилось примерно полчаса, чтобы добраться до заправочной станции. По телефону я заказал такси и сидел, дожидаясь, пока оно доберется сюда с Санта-Моники, а потом отправился к себе на квартиру в Бергленд – это три квартала за моей конторой. Там я переоделся, сунул в кобуру свой последний пистолет и сел к телефону.

Сукесяна не было дома. Трубку никто не брал. Кэрол Прайд тоже не было. Впрочем, я и не ожидал ее застать – она, вероятно, пила сейчас чай в компании миссис Филип Кортни Прендергаст. Но Главное полицейское управление сняло трубку, и Ревис оказался еще на работе. Судя по всему, он не слишком обрадовался, услышав мой голос.

– Есть что-нибудь новое об убийстве Линдли Пола? – спросил я лейтенанта.

– Мне кажется, я вам говорил, чтобы вы выбросили это дело из головы. Если нет, то я говорю вам это сейчас, – в голосе его звучала угроза.

– Да нет, вы действительно мне говорили. Но оно не идет у меня из головы. Я, знаете ли, люблю чистую работу. Я думаю, это сделал ее муж.

Он с минуту помолчал и спросил:

– Чей муж, мистер Всезнайка?

– Ну, естественно, муж этой вертихвостки, которая потеряла жадеитовые бусы.

– И вам, конечно, срочно понадобилось разнюхивать своим длинным носом, как ее зовут?

– Да нет, – сказал я, – оно как-то само приплыло мне в руки. Мне оставалось только принять его к сведению.

Он снова замолчал. На сей раз пауза длилась так долго, что я смог прослушать пару объявлений насчет украденных машин, которые читали по висевшему у него на стене в Управлении громкоговорителю.

Потом он заговорил, ровно и отчетливо выговаривая каждую букву:

– Слушай, сыщик, я хочу продать тебе отличную идею. Может, ты ее и купишь. Она даст тебе, по крайней мере, море душевного покоя. Так вот, в один прекрасный день Полицейское управление выдало тебе лицензию, а шериф выдал значок. Любой капитан при исполнении может отобрать у тебя и то и другое в течение суток по первой же жалобе, какая на тебя поступит. Может, даже и лейтенант – вроде меня. А теперь посмотрим, что дала тебе эта лицензия и этот значок. Не надо отвечать, я сам тебе скажу. Они дали тебе общественное положение таракана. Ты стал наемным Сователем-Носа-в-Чужие-Дела. Все, что от тебя требовалось – это истратить свою последнюю сотню долларов, подыскав комнату подешевле и подержанную конторскую мебель, а потом сидеть, поджав хвост, и ждать, пока кто-нибудь приведет тебе в контору льва – чтобы ты мог сунуть ему в пасть голову и посмотреть, кусается он или нет. Если он, к примеру, откусит тебе ухо, то тебя же и привлекут к суду за членовредительство. Ну как, начинаешь врубаться понемножку?

– Все правильно, – сказал я. – Я руководствовался примерно такой же идеей – много лет назад. Значит, вы не собираетесь закрывать дело?

– Если бы я мог тебе доверять, я бы сказал, что мы собираемся не закрыть дело, а накрыть одну очень неглупую шайку специалистов по драгоценностям. Но я не могу тебе доверять. Ты откуда говоришь – из бильярдной?

– Я в постели, – сказал я. – Ударился головой об телефон.

– Вот и отлично. Ты прямо сейчас набери себе бутылку горячей воды, приложи к голове и ложись, пожалуйста, баиньки, как послушный мальчик, ладно?

– Не-а. Я лучше пойду гулять и подстрелю индейца, так, для разминки.

– Ладно, но только одного индейца, не больше, малыш.

– Ага, только не забудьте эту свою шуточку, – заорал я в трубку и швырнул ее прямо ему в физиономию.

По дороге вниз, к бульвару, в одной забегаловке, где меня хорошо знали, я выпил чашечку черного кофе с бренди. После этого желудок мой стал как новенький, но голова все равно была, как подобранная старьевщиком на помойке канистра, а усы по-прежнему воняли хлороформом.

Поднявшись к себе в контору, я отворил дверь передней комнаты. На сей раз их было двое – Кэрол Прайд и еще одна блондинка. Блондинка с черными глазами. Такая блондинка, что даже епископ мог бы проковырять пальцем дырку в дверном стекле, чтобы только поглазеть на нее.

Кэрол Прайд, сердито хмурясь, поднялась мне навстречу и представила:

– Это миссис Филип Кортни Прендергаст. Она уже довольно долго вас дожидается. А она не привыкла, чтобы ее заставляли ждать. Она хочет дать вам работу.

Блондинка нежно улыбнулась мне и протянула руку в перчатке. Ей было лет тридцать пять, и у нее