словом, все нужное для выживания.
— Может оказаться, что этого недостаточно, — заметил Инхерриан. — Портативный радиопередатчик пропал вместе с Аррэк. А сигнал того, что был установлен на лодке, вряд ли пробился через такой шторм. Теперь лодка на дне, и ее не обнаружат даже детекторы: слишком мало на ней было металла.
— О, когда погода наладится, нас начнут искать, — сказала Ольга. Пит почувствовал теплое пожатие ее руки.
— Если флот пережил ураган, в чем я сомневаюсь, — заявил Инхерриан. — Уверен, что лагерь тоже пострадал. Мы же не строили никаких укрытий для флайеров, и нашим, наверное, впору было спасать себя, а не флот. Так что вряд ли от него что-нибудь осталось. Если я прав, им придется просить флайер у другой группы, и весьма сомнительно, что они получат его сразу. Но даже если мои предположения ошибочны, то наши все равно не знают, где искать. Территория огромная, а у экспедиции нет ни времени, ни лишних людей. Они, конечно попытаются, но если поиски затянутся…
Легкая дрожь прошла по перьям лица и шеи Инхерриана, что было равносильно тому, как если бы человек пожал плечами.
— Так что же… нам делать? — спросила Ольга.
— Расчистить площадку побольше — насколько хватит сил, — придав ей ясно выраженную искусственную форму, или собрать побольше топлива для сигнальных костров на случай, если в пределах видимости будет пролетать флайер. Что более реально и эффективно? Если из этого ничего не выйдет, придется подумать о постройке плота или чего-нибудь подобного.
— Можно подогнать по мне спасательный жилет, — предложил Руза, — и я попробую долететь до материка.
Инхерриан кивнул.
— Надо учесть все возможности. Но сначала давайте как следует отдохнем.
Итри быстро уснули, усевшись на суставы сложенных крыльев, словно древние идолы. Пит и Ольга, не в силах погасить лихорадку возбуждения, взялись за руки и пошли в глубь острова.
Скалистый берег взбегал к гребню, километрах в трех от них. «Если это середина острова, — подумал Пит, — он невелик». Почву устилал ковер ярко-зеленого мха. Несколько одиноких деревьев качали ветвями на ветру. Питеру особенно бросилось в глаза одно их них, росшее неподалеку на обрыве — длинный темный ствол и тонкие, почти голые ветки, что метались, словно безумные. Ветер срывал с них пышные, яркие цветки. Да, местная растительность явно не годилась в пищу. Что до обитателей местных вод, Пит так и не научился ловить их и не знал, какие из них съедобны.
— Странно, правда ведь? — пробормотала Ольга.
— Что? — Эти слова жены вывели Пита из задумчивости.
— Их поведение. То, как они восприняли смерть бедняжки Аррэк.
— Ну, не стоит рассматривать их поступки с позиций нашей морали. Быть может, им незнакомо такое глубокое, как у людей, чувство печали, или, возможно, их культура требует стоицизма. — Он посмотрел на нее и уже не отвел взгляда. — Честно говоря, дорогая, я тоже не испытываю особой скорби. Слишком уж большое счастье для меня, что ты осталась жива.
— И ты тоже… О Пит, Пит, мой единственный…
Они нашли укромное местечко, где можно было заняться любовью. Пит не видел в этом ничего дурного. Ничто так не приближало его к Богу, как любовь.
Затем они вернулись к итри. Несколькими часами позже их разбудило хлопанье крыльев: итри поднялись в воздух.
Сильный ветер по-прежнему гудел в вышине, но то и дело менял направление, порывы его чуть ослабли, а небольшие завихрения и смерчи говорили о том, что он постепенно стихает. Тучи почти совсем исчезли, открыв взгляду спокойное голубое небо, а те, что еще остались, закатное солнце окрасило в теплые золотисто-оранжевые тона. Воды лагуны отливали пурпуром, а мшистый покров острова казался раскаленным докрасна. Стало заметно теплее, и пряный, густой аромат растений смешался с йодистым запахом моря.
А в небе, поражая взгляд, танцевали Инхерриан, Уэлл и Руза. Они кружились, взмывая ввысь, обрушивались вниз и вновь устремлялись вверх, к свету, что золотил их крылья. Они пели, и отдельные слова долетали вниз, к людям.
— Да взлетит твой дух высоко на семи ветрах… и память о тебе пусть вечно будет жить…
— Что это? — выдохнула Ольга.
— Ну, они… они… — И тут Пит понял. — Это панихида по Аррэк.
Он опустился на колени и прочел молитву за упокой души. Но его одолевали сомнения: хотелось ли ей, той, что принадлежала небу, хотелось ли ей покоя? И он не мог оторвать глаз от парящих в небе.
Инхерриан внезапно издал боевой клич и ринулся вниз, к земле. Словно метеор, пронесся он мимо обрыва, замеченного Питом; у того перехватило дыхание, на секунду ему показалось, что итри неминуемо разобьется, но в следующее мгновение Инхерриан, торжествуя, взмыл ввысь.
Он миновал высокое дерево с тонкими ветвями. Порывы ветра по-прежнему трепали их. Левое крыло задело о кромку сучка, острую как бритва. Брызнула кровь — у итри она благородного цвета, фиолетовая. Инхерриану каким-то чудом удалось развернуться, и затем он с шумом упал на вершину утеса, невдалеке от рокового дерева, которое с тех пор получило название «дерево-хирург».
Пит схватил сумку с медикаментами и побежал. Ольга коротко вскрикнула и кинулась за ним. Когда они достигли места происшествия, Уэлл и Руза выдергивали перья на груди, пытаясь остановить кровотечение из раны.
Вечер, ночь, день, вечер, ночь, день.
Инхерриан сидел у костра. Пламя плясало, то озаряя его красными отблесками, то вновь погружая во тьму, так что были видны лишь светящиеся, немигающие желтые глаза. С двух сторон его поддерживали жена и сын. Стимуляторы, клеточное замораживание и искусственная плазма сделали свое дело, и он, хоть и слабым голосом, с запинками, но все же мог говорить. Повязка на обрубке крыла ослепляла своей белизной.
Вокруг теснились заросли низкого кустарника с красновато-коричневыми листьями. Он рос в лощине на дальнем конце острова, куда на импровизированных носилках доставили Инхерриана. Температура воздуха снова поднялась до субтропической, и при такой жаре листья кустарника распространяли довольно-таки противный запах, а кривые прутья постоянно цеплялись за ноги. Но это было единственное подобие укрытия, которое удалось обнаружить Питу, опасавшемуся оставлять раненого на открытом берегу: что, если налетит ураган?
Инхерриан смотрел на людей сквозь дым костра. Супруги сидели, тесно прижавшись друг к другу. Он заговорил еле слышно — звуки его голоса смешивались с шорохом прибоя:
— Я читал о том, что люди умеют восстанавливать утраченные органы. Это правда?
Пит не смог ответить, словно на него давила душная тьма. Повисла гнетущая тишина, не нарушаемая даже шелестом листьев. Наконец Ольга набралась мужества:
— Это делают лишь с людьми. Только с ними.
Она положила голову на грудь мужа и заплакала.
«Как объяснить, — с горечью думал Пит, — что годы и годы уходят на разгадку генетического кода, и семь потов сойдет с ученого, прежде чем он заставит молекулы наследственности повторить то, что делают в утробе. У науки просто не хватило времени для двух рас».
— Так я и думал, — сказал Инхерриан. — Да и хорошего протеза, пока я жив, тоже не сумеют сделать, но мне осталось недолго: всего несколько лет. Итри, который не может летать, вскоре начинает болеть. Антигравитоны… — Презрение в круглых глазах итри было подобно пощечине. — Мертвый металл, — что он тому, у кого были крылья?
Пит вспомнил, что, какими бы свирепыми и надменными ни были итри, их бескрылые рабы никогда не восставали — они жили лишь наполовину, словно их подвергли кастрации. Конечно, Инхерриан мог махать оставшимся крылом и обрубком, чтобы наполнить кровь кислородом, но что бы он стал делать с добавочной энергией? Устремившись внутрь, она начала бы разъедать если не его тело, то разум.
Быстрым движением Уэлл обняла мужа и вновь отодвинулась.
