Ардынов повернулся к Сергею Петровичу, как бы спрашивая его, что будем предпринимать.

— Выход один, Василий Никитич, — спокойно ответил Дубровин. — Нужно связаться с командующим соседней армией, согласовать с ним действия и подвижными частями ударить по флангам прорвавшегося противника. Одновременно! И отсечь клин у самого его основания.

— Весьма правильное решение, товарищ дивизионный комиссар, — подтвердил полковник Ждимирский.

— Соедините меня с генералом Брагиным, — сказал Ардынов. — Вызовите командира танковой бригады. Как вовремя она подоспела! И командира отдельного батальона капитана Ракитина.

Сердце у меня горячо и гулко заколотилось.

— Я здесь, товарищ командующий!

— Ах, да! Я забыл, что ты у своего воспитателя… Отличись еще разок, парень.

— Батальон готов выступить в любой час! — сказал я.

— Посиди. Сейчас танкист придет.

Генерал Ардынов, повернувшись к начальнику штаба, стал давать необходимые указания и распоряжения. Ждимирский, высокий, худощавый, с пролысинами на седой голове, стоя записывал.

В это время зазвонил телефон, и дежурный телефонист, послушав, передал трубку командующему.

— Генерал-лейтенант Ерагин!..

Ардынов спросил его:

— Тебя вызывал Верховный? Меня тоже. Только что…

И Ардынов и Брагин хорошо знали друг друга и о совместных действиях договорились быстро, без затруднений; оба понимали критическую опасность момента: если немцев не остановить сейчас, они могут расширить прорыв и уйдут далеко вперед, на соединение с танковыми дивизиями Гудериана. И тогда Тула окажется в петле…

Танкист понравился мне сразу, как только он вошел в избу и доложил о своем прибытии; доложил просто, даже как-то беззаботно, точно встретился с давнишними приятелями. Невысокий, худощавый, он был, судя по резким и нетерпеливым движениям, вспыльчивого нрава, взгляд серых и холодноватых глаз выражал и его ум, и выдержку, и дерзость; молодое лицо, накаленное морозом, пылало свежим румянцем; на верхней губе выделялась тоненькая полоска усиков.

Обстановку, сложившуюся на фронте, он уяснил сразу же, как только взглянул на карту, задачу свою понял и готов был выполнять немедля.

— Сколько у тебя машин? — спросил командующий танкиста.

— Сорок пять. Тяжелые, средние и легкие танки. Полный состав: два батальона танковых, один мотострелковый. — Он снял шлем, открыв взъерошенные русые волосы.

Ардынов возбужденно-радостно потер руки, прошелся, прихрамывая, по избе.

— Богатеем, Сергей Петрович! Богатеем… — Он повернулся к танкисту. Вместе с твоими танкистами будет действовать отдельный стрелковый батальон капитана Ракитина. Прошу познакомиться и подружиться.

Подполковник, обернувшись ко мне, чуть откинул голову, и я встретился с его взглядом, строгим, оценивающим: командир бригады обязан был знать, что за человек будет стоять с ним плечом к плечу в бою и можно ли на него положиться. Я глядел на него внимательно, ожидая одобрения. Подполковник улыбнулся доверчиво и простодушно — утвердил!

— Оленин, — сказал танкист, сжимая мою руку.

Генерал Ардынов обнял нас обоих за плечи и, чуть подталкивая к выходу, сказал по-свойски, просто, отеческим тоном:

— Я на вас надеюсь, ребята… Прорыв, который совершил противник, очень опасен. Действовать надо стремительно и умело. У него много танков, и самолеты есть. Выбирайте наиболее уязвимые места и бейте по ним со всей решительностью. Не медлите. О часе выступления доложите.

В последний раз я уловил блеск очков на лице Ардынова, уронив взгляд, увидел пухлую от бинтов раненую ногу. Я уже шагнул через порог, когда услышал свое имя.

— Дима! — Меня позвал Сергей Петрович. Я вернулся, взглянул ему в лицо; глядел долго-долго; оно было до боли знакомо мне и любимо: морщинки, уходящие от глаз к просвечивающим желтизной вискам, светлые, отливающие сединой усы с желтыми прокуренными кончиками, светлая и родная улыбка, русая с сединой прядь на лбу, — лицо человека, который помог мне выйти в люди.

— Прощайте, Сергей Петрович, — сказал я.

Он погладил ладонью мою щеку, а большим пальцем провел по моей брови.

— Прощай, — сказал Дубровин тихо. — Я счастлив, что ты у меня есть… сынок. Сбереги себя… — Мы обнялись крепко, по-солдатски. — Иди, — сказал он, не глядя на меня.

Я вышел. В морозном безветрии густо валил снег, и улица села потонула в белой и вязкой мгле.

У калитки часовой и Чертыханов отряхивали друг друга от снега.

Когда я появился на крыльце, Чертыханов поспешно повесил автомат себе на шею и вытянулся, как бы ожидая приказаний. Так он делал всегда при посторонних или незнакомых людях. Незнакомым для него был сейчас подполковник Оленин.

Возле крылечка у стены приютилась узенькая, запорошенная снегом лавочка.

— Сядем, — предложил Оленин и варежкой смахнул с лавочки снег.

— Сядем.

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Двадцать четыре.

— А мне двадцать девять. Разница небольшая. Обойдемся без церемоний, на «ты»?

— Согласен.

— Кто этот старательный боец с такой симпатичной рожей? — Оленин указал на Чертыханова. — Когда я сюда входил, он так передо мной встал, точно на параде перед командующим. Эй, подойди сюда!

Прокофий приблизился, остановился чуть поодаль от нас и, покосившись на меня, — я мигнул ему, приободряя, — сказал просто, с достоинством, с глубоко запрятанной усмешкой:

— Извините, товарищ командир, я не слыхал такого воинского звания: «эй». Я — Прокофий Чертыханов, по званию — ефрейтор, товарищ командир…

— Подполковник, — подсказал я.

— Спасибо. Если Вас не затруднит, товарищ подполковник, то обращайтесь ко мне по-уставному: товарищ ефрейтор или товарищ Чертыханов…

Оленин даже привстал, удивляясь спокойствию и нахальству Прокофия.

— Твой? — спросил он меня.

— Мой. — Я едва заметно кивнул Чертыханову, и он мягко и бесшумно отодвинулся к часовому, словно уплыл.

— Плут? — спросил Оленин, глазами указывая на Прокофия.

— В известном смысле, — ответил я.

— Храбрый?

— Беззаветно.

— Верный?

— Истинно.

— Честный?

— Как сама правда.

— Тебе повезло, капитан. — Он положил руку мне на плечо. — Однако давай решать основной вопрос. Сейчас двенадцать десять. Когда ты можешь быть готов к выступлению?

— Через час, — сказал я.

— О, это отлично! У меня так не получится. У меня сложнее… Стремительность нашего выступления в таком случае будет зависеть от меня. А разведку высылаем через час. Пошлешь ты: тебе легче. Согласен? К тебе прибудет мотоциклист с моим извещением.

Подполковник Оленин прошел за калитку, на ходу легонько толкнул плечом Чертыханова — должно