Он постоял, переминаясь с ноги на ногу, а затем спустился, прикрыл дверь в каморку и вернулся назад. Восстановив равновесие на шатающемся табурете, Зорин, вздохнув, вскинул глаза на качающуюся петлю и накинул ее на шею. Колени у него тряслись, а пальцы дрожали.

«Как непривычно, даже страшно… Господи… — думал юноша, держась за скользкие конопляные волокна. — Хотя какой уж тут „господи“? Я же атеист, в бога не верю! Да и он в меня, наверное, тоже… — Зорин ухмыльнулся избитой шутке и нахмурился. — Смогу ли я? Смогу ли вот так, добровольно, расстаться с жизнью? Будет ли кто-нибудь… Будет ли Ирка тосковать обо мне? Будет ли переживать… не спать ночами, плакать? А брат? Зря я его ударил… И прощения уже не попросишь…»

В висках запульсировало. Синий цвет до странного уменьшал размеры комнатки. Кириллу стало трудно дышать. На минуту даже показалось, что стены надвигаются на него. Того и гляди раздавят, размолотят, сожрут…

— Не-е-ет! — закричал Зорин и схватился за голову. — Это все неправда! Это все кажется!

Стены остановились.

«Может, я схожу с ума?! — глаза Кирилла вдруг широко раскрылись и выпучились. — А может, я давно живу в ненастоящем мире? Что это? Кто я? Чего здесь делаю? Зачем?»

Зорин принялся изо всех сил хлопать себя по щекам.

— Ну всё, всё, всё, надо успокоиться! — приговаривал он. — Взять себя в руки! Тряпка! Меньше слов — больше дела, солдат! ВСЁ-Ё-Ё!!! Пора прекращать этот цирк… Решил, так сделай!

Кирилл зажмурился и отпустил пальцы. Руки повисли, как плети, а тело не отпускала нервная дрожь. На ладонях выступил ледяной пот, и нога передвинулась на самый край табурета.

— Р-Р… РАЗ!.. — тяжело выдохнул самоубийца.

Воздух подсобки внезапно наполнился звуком, как будто скрипели сотни несмазанных петель на медленно отворяющихся дверях.

«Вот, блин! В самый ответственный момент! — пронеслось в голове Кирилла. — Только настроился, и на тебе! Сквозняк, наверное… Может, оно и к лучшему: найдут быстрее. Хотя, какая мне теперь разница?..»

Все так же не открывая глаз, Зорин поправил на горле веревку и нащупал ногой край табурета.

— ДВА!..

Рывок — и насквозь проржавевшая труба, не выдержав веса тела, с гулким хрустом лопнула, развалившись на несколько кусков. Опрокинутый табурет при падении крутнулся и отскочил, не дав Кириллу спрыгнуть и удержаться на ногах. Спина в области копчика отозвалась резкой тупой болью. Потолок закачался, словно маятник. Яркие мерцающие блестки, устилавшие собой все, так и норовили осыпаться прямо в глаза. Нос наполнил мерзкий запах сырого бетона, кончики пальцев неприятно защипало. Сердце будто спятило и теперь гоняло кровь на форсаже. В ушах стоял гул. Виски пульсировали так, что, казалось, вот-вот — и они проломят голову. Внезапно подступившие к горлу рвотные позывы окончательно сбили дыхание, и юноша завалился на бок. Левое ухо и щека потонули в пыльных клубках, которые, словно живая растительность, зашевелились на полу, а ноздри защекотали серые свалявшиеся клочки. Приземление состоялось.

Синий угол, стена и неприбранный пол постепенно перестали кружиться пред глазами, уравновесились, и тошнотворная канитель чуть заглохла. Пролежав, казалось бы, целую вечность, Зорин смог повернуться на спину.

«Оборвалась!» — первое, что пришло в голову, но веревка оказалась цела.

Кирилл приподнялся, однако ноги были словно чужие.

«Хотел повеситься, а стал инвалидом…»

Быстро нащупав петлю, пальцы освободили горло. Скользкая изгибистая поверхность веревки тихо прошуршала по выцветшему кителю и легла где-то справа. Зорин попытался встать. Ноги отозвались сильным зудом и судорогой.

Не в состоянии терпеть боль в ступнях, Кирилл опрокинулся обратно, ощутимо саданувшись затылком об пол. Россыпь искр вспыхнула перед глазами и тут же растворилась в сероватой штукатурке потолка.

— Кто я теперь? — губы юноши едва шевелились, но голос громко отдавался в ушах. — Зачем я сюда пришел?

Словно ненужный мусор, припорошенный пылью, как прошлогодним снегом, он лежал на грязном полу, прикрыв глаза.

«Вот куда тебя привела глупая страсть детства…» — шептало внутреннее «я».

Когда-то, несколько недель, дней или даже часов назад, такие слова взорвали бы Зорина, заставили бы огрызаться. Теперь же взгляд Кирилла был чист и безмятежен. Ни тени былой эмоциональности на лице, ни волнения в груди, ни упрямой складки, пересекавшей лоб… Лицо юноши было спокойно. Посмотри сейчас на Зорина кто-нибудь со стороны, решил бы, что парень мертв — так отрешен был неудачливый самоубийца в этот момент.

Память Кирилла, выхватывая отдельные сцены, разворачивала перед ним банальную историю влюбленного юноши, свежеиспеченного коммуниста, слепо верящего любому слову «друга», «любимой»,