приплюснутый и в меру вытянутый нос, аккуратные усики над никогда не улыбавшимися тонкими губами довершали портрет. Огненно-красная повязка на правом рукаве кителя указывала на принадлежность гостя к спецслужбам загадочной и опасной Дзержинской.
— Со своей стороны предлагаю не только возможность вернуть Комсомольскую «малой кровью, могучим ударом», но, при определенном везении, и вовсе обойтись без потерь, — сказал, чуть запинаясь от волнения, Белобородько. — Да, наши сталкеры, конечно же, смогут выйти наверх и нанести удар, но атаковать надо не Комсомольскую, а Проспект мира или Новослободскую… — он сделал паузу, чтобы стихли удивленные возгласы и продолжал, постепенно воодушевляясь. — Может быть, кому-то это покажется бесчеловечным и навлечет на нас обвинения в варварстве или терроризме, но надо помнить: мы не агрессоры, мы просто хотим нанести удар возмездия. И если враг не сдается, его…
— Что у тебя по существу, Алексей? — перебил помощника Сомов. — И, пожалуйста, давай без лишнего пафоса. Нас-то агитировать не надо.
— Газовая атака, — выпалил начобороны Красносельской. — Надо пригрозить Ганзе, что если радиальная не будет очищена немедленно, то на их собственные станции будет пущен газ…
— Что ж, можно попробовать… Запугивание — это полезная вещь, но ее необходимо использовать с хирургической точностью, — произнес еще более тихим голосом чекист, кивая. — А как конкретно это будет выглядеть, товарищ Белобородько, и сколько времени, по-вашему, займет операция? Без сомнения, где-то снаружи, на военных складах, имеются отравляющие вещества, но ведь достать их быстро совершенно нереально. Равно как нереально и синтезировать что-либо подобное без специального химического производства, которого у нас попросту нет.
— Мне придется чуть углубиться в историю вопроса, иначе будет непонятно, — извиняющимся тоном произнес докладчик. — Есть свидетельства, что еще две тысячи лет назад армия Сасанидов во время осады городов в Восточной Сирии применяла ядовитые газы против римских легионеров. Это была первая газовая атака в истории человечества! Конечно, технология была примитивна до предела, но это нам только на руку! На жаровнях, снабженных мехами, сжигалась смесь смолы, серы и битума. Получившееся в процессе горения сернистое соединение нагнеталось при помощи мехов в осадный туннель, где прятались римляне. Смерть от удушья наступала столь быстро, что жертвой газовой атаки стал даже один из защитников, не успевший вовремя покинуть зону поражения.
Вы спросите, дорогие товарищи, где же все это взять? Отвечу: битум и смолу в качестве горючего материала с успехом заменят содранные с крыш рубероидные листы, мелко изорванные и смешанные с бензином. Горит такая смесь долго и очень жарко. Что же касается серы… тут можно использовать серосодержащие удобрения, которые наверняка остались на складах магазинов в округе… Жаровни и примитивные меха сделать тоже несложно… А потом… — Белобородько, проговаривая свой план, быстро терял уверенность и напор, начиная понимать, что на выполнение понадобятся дни и даже недели, которых не было.
— Будут еще предложения? — спросил Сомов с безнадежной усталостью в голосе.
Генералы немного поспорили над идеей оборудовать из пары сцепленных между собой дрезин бронепоезд, который ворвется на станцию. Приводились даже технические обоснования, сколько брони и какой толщины надо будет навесить на стенки и потолок, как укрепить стойки. Потом с жаром обсудили предложение прокопать еще один узкий туннель и ссыпаться захватчикам, так сказать, на голову. Было даже предложение сдаться большим отрядом врагу, а оказавшись на станции, захватить оружие и ударить по тылам блокпостов… Однако все эти проекты, столь красочные и четкие, захлебывались на простых контрмелочах, которые, по мнению эмиссара товарища Москвина, могли предпринять ганзейцы или враждебная природа. К примеру, банальная разборка рельсов на двухсотом метре превращала всю затею с бронепоездом в полную бессмыслицу, а дождь, который, по донесению сталкеров, не переставая лил уже третьи сутки, свел бы на нет любые попытки разжечь огонь возле вентшахт, даже при условии, что все ингредиенты для создания ядовитых газов были бы найдены в срок и в достаточном количестве.
Постепенно всем становилось ясно, что если делать подарок товарищу Москвину, то не обойтись без двухсторонней лобовой и массовых жертв.
«Отправят рядовых в атаку и людей будут расстреливать из пулемета в упор, как это было с нами… Они хотят, чтобы еще десятки умерли, как отец?» — Кирилл пребывал почти в прострации: казалось, душа превратилась в выжженную до черноты стену, где не было места ни для одной человеческой радости. Юноша чувствовал, что если сию минуту не даст выхода накопившемуся гневу, если не переложит на этих людей хотя бы часть своего страдания, то его мозг просто взорвется от ужаса.
И вдруг план, прекрасный в своей простоте и абсолютно чудовищный в деталях, возник в его сознании.
— Я знаю, как вернуть Комсомольскую! — неожиданно для себя выпалил Зорин.
— Что?! Как?.. Этот мальчишка!.. — стены штабной комнаты завибрировали от возгласов.
Сомов молча поднял голову и требовательно уставился на Кирилла.
— Поясни…
Когда Зорин умолк, лица слушавших еще несколько минут были потрясенно непроницаемы, а потом разразилась настоящая буря.
— Это не план, это мерзость! — размахивая руками, кричал старик с Черкизовской. — Ну и молодежь пошла, ничего святого!
— Раскидывать трупы для приманки… Бред, кошмар! Зорин, как тебе такое в голову могло прийти, там же твой отец! — Белобородько уперся возмущенным взглядом в лицо юноши, красное от прилива крови. — Ты, что же, и родителя своего в это дело хочешь пустить?
— А родственники, а жители Красносельской?! Об их чувствах ты, молодой человек, подумал?! — горячился преображенец.
— Родственникам можно ничего не говорить, — Зорину было тяжело произносить эти слова, но спасти еще живых, даже ценой обмана, казалась ему сейчас самым главным. — Похороны состоялись. Трупы уже на поверхности. Так чего же мы ждем? Все равно ведь их не хоронят, а просто бросают на съедение мутантам. Так пусть мертвые коммунисты в последний раз послужат делу Партии!
Кирилл просто повторил слухи, но, судя по тому, как приумолкли и стыдливо потупились присутствующие, он понял, что попал в яблочко.
«Да, послужат делу Партии!» — повторил он про себя заклинание, к которому привык с детства. Но сейчас знакомые слова отчего-то перестали быть убедительными и не успокаивали, как обычно. Наоборот, впервые он вдруг задумался: зачем надо с таким остервенением пытаться отбить Комсомольскую? Да еще в столь короткие сроки, не успевая как следует подготовиться? День рождения генсека? Неужели гибель людей ничего не значила для товарища Москвина? Или она ничего не значила для помощников, а сам Генеральный секретарь Коммунистической партии Московского метрополитена и не догадывался, какой подарок сейчас готовят ему верные соратники? А может быть, следует вообще как-то договориться с Ганзой? Выкупить захваченную станцию или хотя бы захваченных на ней людей. Но даже намека на возможность мирных переговоров почему-то не прозвучало…
От таких крамольных мыслей Зорина бросило в жар, и он упрямо сжал губы в тонкую полоску.
— Нет! — руководитель Черкизовской обиженно надулся. — Это полная ересь! У меня просто слов нет. Риск! Мальчишество! Я категорически против, товарищи!
— Дорогой мой человек… — в разговор вступил до сих пор молчавший начальник штаба объединенных ВС, прибывший с директивами из Центра, от самого Москвина. Его сопровождала группа сталкеров с Красных ворот. — Идет война. Не забывай, Зорин. Война. И это не место для игр… для фантазий такого юнца, как ты. За неудачу тут отвечают головой, и это, друг мой, отнюдь не метафора!
Возраст, видимо, играл на Совете не последнюю роль, и Зорин разозлился. Эти старики смотрели на него, как на ребенка, в глаза называли мальчишкой и совершенно не воспринимали всерьез. Но сами они не могли предложить вообще ничего, кроме несбыточных прожектов и идиотской лобовой атаки.
— Я готов ответить головой, — сказал Кирилл, дерзко вскинув голову и глядя на разгневанного отпором военспеца в упор. — Потому что уверен в успехе.
«Сомов! — Кирилл переменился в лице, сообразив, что секретарь Северной партячейки единственный пока не произнес ни слова. — Что скажет он?»
